БОБРИНАЯ ПРАВДА

(В.А. Лебедев)

Худ. Н. КошельковЖил да был в одной реке Бобёр. Был тот Бобёр мудрый да трудолюбивый. Встанет на зорьке, выйдет на крас­ный бережок песчаный, шубу свою почистит, рыбкой позавтракает — и за работу.

Жили с Бобром два бобрёнка, им тоже находилась работа: отец брёвнышки зубами срезает, а бобрята таскают да в ровную кучку складывают. Наготовят материалу — и за тонкое дело примутся: дом подновляют или плотину мастерят, что­бы на ней рыбу ловить было способнее. Нелегко жилось, но дело спорилось.

Старый Бобёр не раз выговаривал детям:

— Нырять — ныряйте, играть — играйте, но дело не забывайте. Учитесь, пока я жив. Настанет срок — пригодится!

«Неужели пригодится?» — изумлялись про себя малыши.

Долго ли, коротко ли так жили бобрята, только настало время — и умер старый Бобёр. Остались бобрята одни. И тут ещё, как нароч­но, весна бурная выдалась. Лёд на реке порвало-покорёжило и по­несло с шумом. Льдины подымались на дыбы и с грохотом руши­лись в воду. Никогда не видели бобрята такого ледохода, такой бурной воды в реке. Страх! 

Наутро посмотрели, а у них весь дом разрушен и всю плотину ледоходом снесло. Приуныли было бобрята: как тут быть, как на белом свете жить? Но делать нечего — надо как-то.

Принялись они сначала дом строить. Вот когда пригодилась им отцовская выучка! Тут уж не до игры. Взялись они сначала брёв­нышки заготовлять, как при отце было, в кучу их таскать. Заготови­ли материал — стали дом строить. Дело нелёгкое — долго работали.

Красивый вышел дом, просто не дом, а терем бобриный. Свежим деревом пахло от него и рекой. Рак-сосед на что неразговорчивый был, и тот не удержался, похвалил.

Приободрились братья-бобрята, в силы свои поверили и стали плотину возводить — уж жить, так жить
по-настоящему! И плотина вышла у них плотная да прочная. Такую плотину даже крупной ры­бе не прорвать.

Так бы и жили себе бобрята, да объявилась в реке злая Крыса. Поселилась она напротив, под тёмным обрывистым берегом. По ве­черам выплывала из-за густой осоки и безобразничала на бобриной плотине: рыбу там хватала без разбора — большую и маленькую. Да ладно бы рыбу, а то и плотину рвала, да так, что только прутья по течению плыли.

Увидели это бобрята да и говорят Крысе:

— Что же ты, нескладная, плотину нарушаешь? Зачем разбой­ничаешь?

А Крыса в ответ:

— Какое ваше дело? Что хочу, то и делаю! Это моя плотина, убирайтесь отсюда!

— Как же твоя, когда мы её делали?

— Сказано — моя, и плывите отсюда вон, пока ваши шубы целы!

Худ. Н. КошельковПосмотрели бобрята друг на друга. Что делать? Драться с ней — такого у бобров не было заведено, да и что соседи скажут: бобры — и вдруг драчуны!

Пригорюнились бобрята и пошли к Раку.

— Рак, а Рак! Ты видел, что Крыса творит? Как нам от неё из­бавиться?

Рак пошевелил клешнями и говорит:

— Знаете Большой камень за перекатом?

— Знаем.

— Под ним живёт Сом-судья. Плывите к нему, он вас рассудит.

Поплыли бобрята к Сому. Глядь, а у Сома уже Крыса сидит, рыбу перед ним выложила. Задабривает...

— Что скажете, бобрята? — спросил Сом.

— Мы — бобры, что у Красного берега живут. Там и предки наши жили. Но вот пришла водяная Крыса, отобрала нашу плотину, гонит нас с насиженного места, да ещё шубы порвать грозит.

— Это моя плотина! Моя!— зафырчала Крыса.

Насупился Сом. Усами поводит.

— Кому же верить? — спрашивает.

— Мне! Мне!— засуетилась Крыса. — Моя плотина! Моя! Я на ней рыбку ловлю! Вон какая рыбка!

А сама рыбу к Сому придвигает.

— Ладно, — буркнул Сом. — Завтра в полдень, когда солнце заденет за гору, приходите на суд. Чья правда — того и плотина будет!

Отправились бобрята домой. Расстроились: а ну как присудят плотину Крысе? Тогда и вовсе насиженное место оставлять придёт­ся. Не жить же вместе с разбойницей. А куда переселяться?

По дороге заглянули они к Раку. Рассказали. Спрашивают того, не принести ли Сому рыбы, как это сделала Крыса.

Рак постучал клешнями и говорит:

— Если суд справедлив, он и так защитит вас.

— А если не защитит?

— Не бойтесь, — отвечает Рак. — На вашей стороне правда, а я свидетелем пойду. Когда суд?

— Завтра в полдень, когда солнце заденет за гору.

Настало утро. Бобрята встали пораньше, умылись, пригладили свои шубы, позавтракали и заторопились в путь — не опоздать бы! Приплыли за перекат, к Большому камню, а Крыса уже там сидит. Всем глаза мозолит да прихорашивается. А речной народ уже на суд пришёл.

Вылез из-под коряги Налим, приползла Улитка, Ракуш­ка ещё с вечера место заняла и рот открыла — слушать приготови­лась. Вот уже и Щука шаркнула из тины и заходила вокруг Крысы. Перемигиваются. Подруги... Все ждут, когда Сом проснётся. Он всю ночь на охоте был, не выспался.

Оробели бобрята, пристроились в сторонке. Притихли. Рака ждут да на солнышко поглядывают. Успеет ли приползти, ведь не близко!

Проснулся Сом, посмотрел наверх — солнышко за гору задело. Выплыл из-под Большого камня — только муть пошла.

Худ. Н. Кошельков

— Все собрались? — спросил Сом.

— Рака нет,— сказали бобрята.

— Семеро одного не ждут! — тотчас заметила Щука. — Давай­те начинать!

И начался суд.

Спрашивает Сом Крысу:

— Чья это плотина?

— Моя! — отвечает Крыса.

Спрашивает бобрят:

— Чья это плотина?

— Наша плотина, — отвечают бобрята.

Задумались тут все: как же так?

Сом усами шевелит, ничего придумать не может, а Щука на ухо ему шепчет, чтобы отдал плотину Крысе без канители.

Видят бобрята, куда дело клонится, и вовсе приуныли. А тут ещё Крыса посмеивается тихонько, толкает бобрят в бока:

— Не тому вас старый Бобёр учил! Научил бы вас драться, а не работать, — глядишь, и отстояли бы
плотину-то!

— Отстоим: на нашей стороне правда, — отвечают бобрята, а сами чуть не плачут. Обидно им: был у них один помощник — Рак, да и тот не приполз.

— Где ваша правда? В чём она? Нет правды, вся вышла!— смеётся Крыса опять.

Тут очнулся от раздумий Сом. Поднял свой ус — внимание!

Все притихли: что-то скажет Сом?

Вдруг по дну камни зашуршали — Рак ползёт.

— Рак! Рак!— закричали все. — Спросим Рака!

Приполз наконец Рак. Сом его спрашивает:

— Чья плотина?

— Бобрят плотина, вот чья!— отдуваясь с дороги, ответил Рак.

— А Крыса говорит, что её плотина. Кому верить?

— Обманщица эта Крыса. Совесть она совсем потеряла!

— Чем ты, Рак, это докажешь? — грозно спросил Сом.

— Мне нечего доказывать! Это пусть Крыса докажет, что она умеет строить плотину. Пусть она построит при нас плотину, а боб­рята пусть строят другую. Вот и посмотрим: кто мастер из них — того и правда.

— Будь по-твоему, Рак! — сказал Сом и стукнул усом по камню.

Вот отвели бобрятам место, Крысе — другое, и стали они пока­зывать своё умение.

Бобрята быстро — учить не надо — принялись за работу, и дело у них закипело. Начали они грызть прибрежный ивняк да брёвныш­ки припасать. Потом потащили их, стали в дно втыкать да камешка­ми приваливать для прочности, как отец учил.

Худ. Н. Кошельков

Потом нарезали зуба­ми прутьев гибких, заплели их меж брёвен — готова плотина. Сидят бобрята, отдуваются да шубы свои приглаживают.

ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН

(В.А. Лебедев)

Худ. Н. КошельковРанней весной, когда дотаивали в лесу последние сугро­бы, родился на свет маленький бельчонок. Белки — на­род бойкий, знать, с того-то наш бельчонок уже к на­чалу лета выбрался из дупла самостоятельно — встал на лапы. Выставился с макушки сосны, глянул вокруг и закачался от восторга.

Да и не диво ли? Мир-то кругом — глаз не отвести! Лес буйной зеленью взялся. Озеро — синее неба чистого. Вокруг скалы медве­дями бурыми лежат. А простору-то вокруг! А солнца! Знай живи да радуйся!

Вдруг накатила тень на сосну. Испугался бельчонок и в дупло юркнул. Не успел развернуться, а за ним комом шмякнулся моло­дой дятел. Дрожит, бедный.

— Спаси! — щёлкает в страхе клювом. — Ястреб на меня напал! Не гони, бельчонок. Худо мне в цветастой рубахе: меня и в ветвях видно. Не гони.

— Сиди, чего там! В тесноте — не в обиде! Пересидели они беду и снова на ветки выбрались.

А сорока кругом летает и вот стрекочет, и вот зудит:

— Бельчонок глупец! Бельчонок глупец! Глупец! Глупец!

— Почему? — удивился бельчонок.

— Глупец! Чужих в дом пускаешь! Глупец! Насторожился бельчонок, недобро осмотрелся вокруг. «А может,
и правда, я глупец?» — подумал он. И решил никого и никогда не пускать больше в своё уютное дупло.

Всё лето жил бельчонок с оглядкой — боялся, как бы кто к нему не забрался. Запасы на зиму прятал далеко, надёжно. Орехи по мелким дуплам укладывал, сухой корой засыпал. Грибов набрал ви­димо-невидимо и тоже всё от чужого глаза подальше, всё в свой закуток. Дупло углубил, расширил, мохом да пухом устлал.

Худ. Н. КошельковНезадолго до зимы он всё на макушке сосны крутился, в разные стороны посматривал. Заяц пробежит, а бельчонок уж ему кричит сверху:

— Эй! Ты чего тут травы путаешь? Убирайся!

Лось подошёл о сосну почесаться, бельчонок и на него:

— Уйди, горбоносый, а не то охотников покличу!

Особенно невзлюбил бельчонок скворцов. Дня не проходило, чтобы он их не осудил:

— Ишь разлетались! Погибели на вас нет! Всю рябину мою оклевали!

— Мы едим — силу в дорогу копим! Нам лететь далеко! — оправдывались скворцы.

А как-то поутру ласточка присела на бережок, воды напиться перед дальней дорогой. Бельчонок и её не оставил в покое:

— Эй, тонкокрылая! Ты чего воду мою пьёшь? Так и мне не останется!

— Ой, бельчонок, худо тебе придётся в жизни! — ответила ла­сточка. — Злому всегда зло отольётся!

Но вот отголубели последние денёчки, понахмурилась осень-ма­тушка — пала на землю непогода. Налетели тут ветры северные, за­качали деревья — гнёзд не удержать!

Слышит как-то ночью бельчонок, стучатся к нему в дупло.

Отомкнул.

— Кто тут?

— Это я, голубь лесной! Пусти переночевать, у меня гнездо вет­ром разорило!

— Лети себе дальше! Всем бездомным постели не наго­товишь!

Прокричал голубь тоскливо и улетел в ночь ветровую, неласко­вую. А бельчонок ещё плотней законопатил дупло мохом и крепко заснул. Сладко укачался на ветру.

Много ли он так спал, мало ли — сам не помнит, только проснул­ся от страшного треска.

Худ. Н. КошельковСломало ветром сосну посередине, на самом беличьем дупле, и открылось дупло всему миру, всем ветрам.

Вмиг раскидало ветром перья и мох, орехи и грибы — всё в ночь унесло.

— Что делать? — сучит бельчонок лапками. — Под небом ведь не проживёшь. А утром — и того хуже — охотники пойдут, с первого выстрела подстрелят.

Кинулся бельчонок в страхе через весь лес к опушке — там, вспомнил, было старое воронье гнездо, давно покинутое. Припры­гал туда, а там уже голубь лесной поселился.

— Пусти меня, голубь! Погиб и мой дом!

— Нет, брат, ты меня не пригрел, и я тебе не порадею! Уходи восвояси!

Заметался бельчонок по тёмному лесу. Наткнулся на лося — лось спит. Скакнул ему на спину, взмолился:

— Не дай мне сгинуть, лось! Погрей меня своей густой шер­стью!

Поднял лось рогатую голову, узнал бельчонка недоброго да как тряхнёт спиной — отлетел бельчонок в кусты.

Очнулся он, запрыгал снова по лесу. Где по веткам сиганёт, где низом бежит. Наткнулся под одним деревом на логовце зайца.

— Пусти меня, заинька, я бездомный!

— А! И ты дожил до чёрного дня? Нет уж, не пущу тебя. Ищи тех, кому ты добро сделал!

И вспомнил бельчонок, что добра-то он сделал всего-навсего дятлу-пестряку. Отправился он искать дупло дятла, а сам в сомне­нии: помнит ли дятел добро? А ну как забыл?

Скачет по лесу, к каждой сосне прислушивается — а сосны шу­мят! Каждой ветки во тьме боится, а они качаются!

Худ. Н. Кошельков

Нашлось дупло дятла только под утро.

Уж зорька занялась неширокая, осенняя. Где-то собачий лай послышался — охотники по белкам вышли! Страху-то!!

Еле живой подкарабкался бельчонок к дуплу. Поцарапался не­смело — то ли дупло-то?

— Дятел, а дятел! Пусти скорей! Охотники близко!

Выглянул дятел и крылья растопырил от радости.

— А! Гостюшко дорогой! Заходи скорей! Каким ветром ко мне?

— Вот этим ветром и есть, — ответил бельчонок. — Ветер сосну мою сломал, без дому меня оставил...

— Невелика беда! Живи в моём дупле, а я себе мигом другое выдолблю. Я добро помню.

Вскоре пробрехали собаки. Прошли внизу охотники, но всей охоты у них только и было, что сороку убили.

Бельчонок лёг досыпать в своём новом дупле, накрывшись пушистым хвостом. За одну ночь мудрее он стал. Понял, что не так жил на белом свете.

И уснул спокойно.

А во сне он увидел ласточку, лёгкую, весёлую. И звал её бельчо­нок испить водицы перед дальней дорогой. Но она уже летела дале­ко-далеко, над широким морем и щебетала:

— Торопись делать добро! Торопись...

ВОРОБЕЙ - ЛЕНИВЕЦ

(В.А. Лебедев)

Худ. Н. КошельковПочему это воробьи такие шустрые да работящие?

А вот почему.

Как-то появился близ большого города ленивый воробей и поселился в дачной местности. А кругом бы­ли рощи зелёные, озёра голубые, луга привольные и поля — знай собирай букашек да червяков, пользу приноси себе и людям. Только воробей другую жизнь себе устроил.

Весь воробьиный народ трудится с утра до ночи, не щадя носов и крыльев, а этот ленивец только и норовит поближе к дороге или к домам пристать. Целыми днями сидит на крыше да высматривает, не просыплется ли у мужиков овёс на дорогу. А если кто помои вы­льет, — он тут как тут, не прозевает. У других воробьёв жучки да червячки на столе, а у этого — и картофельные очистки, и крошки хлебные, и мясо с костей, и корки апельсиновые, и всякая всячина — настоящий гастроном.

Так и жил воробей целое лето лодырем, да ещё хвастал перед сородичами, смеялся над ними:

— Что-что у вас за жизнь — чи-чистое горе! Голодаете через день! Через день! А я ем через час! Через час!

— Ты сча-счастливый! — вздыхали воробьи.

А самый старый воробей и самый мудрый урезонивал хвастуна.

— Чре-чревоугодник! — возмущался он.

— Че-чего? Чего? — не понимал ленивец.

— Чи-чистоплюй!

Тут оскорбился лентяй.

— Чу-чурбан! — прокричал он почтенному старику и улетел.

Вот так поговорили!

А через неделю самоуверенный ленивец опять прилетел к старо­му воробью и просит его как ни в чём не бывало:

— Отдай за меня замуж свою доче-ченьку!

— Ты очу-чумел! Не отдам!

— Почему? Почему? У меня есть дом большой и очи чё-чёрные. Отдай доче-ченьку, я оча-чарован!

— Не отдам! Чи-чистоплюй ты, а мы че-честные труженики! Очи-чисти подоконник!

И прогнал ленивца от своего гнезда.

Худ. Н. Кошельков

Долго не показывался лентяй к сородичам. Рассердился. Жил он одиноко в большой генеральской даче, на чердаке.

Пришла осень. Задули холодные ветры, оборвали они последние листья с берёз и осыпали ими дорогу, луга и озеро.

Улетели перелётные птицы, а те, что остались, принялись свои гнёзда утеплять. Зима — время нешуточное: бывает, такой мороз ударит — галки на лету дохнут, падают на землю морожеными ко­мьями.

Принялись за работу и воробьи. Целыми днями — с утра до но­чи — таскают они то солому с поля, то моху надёргают в перелеске, то пакли у плотников возьмут, то куриное перо подберут — всё в де­ло идёт, всё годится для гнезда. Так и работали трудяги, а ленивец опять объявился.

— Эй! Че-чевичники!— кричит им с голой берёзы.

— Че-чего?

— Че-чепухой занимаетесь!

— Как че-чепухой? — изумились воробьи.

— А так! Берите пример с меня: вон я какой дом нашёл, гене­ральский! На нём три трубы, у любой из них перезимую. У тёплой трубы мне не только мороз — сам чё-чёрт не страшен!

Глянули воробьи — и верно: три трубы, и из каждой дым идёт.

— Ах, ча-чародей! — изумились воробьи. — Че-честное слово, ча-чародей!

Самые молодые бросили тут же работу, собрались в стайку и ре­шили тоже поискать дармового счастья, как тот ленивец. И уже по­летели было, да остановил их старый воробей.

— Оче-чень плохо! Стойте! — крикнул им и залетал кругами.— Учи-читесь у стариков: утепляйте гнёзда, пока не поздно, а не то зимой окоче-ченеете!

— Сам окочу-чуришься!— перебил его ленивец.

— Посмотрим, — ответил ему старик. — Зима осени мудренее, это я чё-чётко знаю!

На том и разлетелись воробьи. Работящие к своим гнёздам — трудиться, а ленивец — к своим трубам, лодыря корчить.

Но вот ударили первые морозы.

Смотрят воробьи — жив-живёхонек ленивец. Ест он из генераль­ской помойки, а других и близко не подпускает — всё себе. Растол­стел, и по всему видно, что хочется ему на генерала походить. Даже перья себе краской вымазал. Нафуфырился.

Худ. Н. Кошельков

По утрам выходит генерал из дому и начинает важно так прогу­ливаться. Вышагивает. Посматривает. А в это время воробей-ленивец на крышу вспорхнёт и тоже вышагивает по самому князьку. По­сматривает. Пример берёт.

Смотрят они друг на друга — и оба довольны.

— А ниче-чего устроился! — завидовали ему молодые воробьи.— Вот зря старика послушали, надо бы и нам так...

— Поживём — увидим... — отвечали им воробьи постарше.

Но вот однажды, в самом разгаре зимы, прискакал к генералу гонец из города. Срочную депешу привёз.

Прочёл генерал донесенье. Нахмурился да как крикнет адъю­танту:

— Собрать чемоданы — и в город! Дачу заколотить до весны! Живей! Да шубу не забудь: вон какой мороз катит — не охнуть!

Уехал генерал и оставил воробью холодные трубы.

А небо в тот вечер было на закате бирюзово-жёлтое — к большо­му морозу.

Все воробьи забились в свои гнёзда — кто за наличником окон­ным, кто под стрехой. Входы и выходы мохом да пером заложили — не пробиться морозу, а воробьи ещё друг к дружке прижались. Тепло...

А ленивцу совсем плохо пришлось. Жмётся он к одной трубе — холодная. Он к другой перелетел — ещё холодней. Он к третьей — как лёд стала третья труба.

Что делать? Кругом ночь чёрная, в такой темноте не найти тёп­лой щели да и опасно: полетишь — ударишься. А главное, где она, тёплая щель? Нет её, раз заранее не присмотрел.

Беда.

Закрыл ленивец глаза, нахохлился и замер у ледяной трубы. Дрожит. Чувствует, как косточки стынут. Крови в нём и всего-то с полнапёрстка, и та леденеет.

А ночь звёзды высыпала. Мороз всё крепче жмёт — так, что брёвна в стенах трещат, сучки на деревьях потрескивают да похру­стывают. На озере и вовсе будто пальбу открыли: лёд так ломает от мороза, что эхо как гром от берега до берега перекатывается.

Проснулся от этого шума старый воробей и сразу вспомнил ле­нивца. Жалко стало непутёвого: как-то он там?

Утром, чуть свет, послал старый воробей своих гонцов к гене­ральскому дому узнать, как переночевал ленивец. Велел звать, если тот живой, к себе. Пусть, мол, отогреется, а там посмотрим. Авось ума набрался за эту ночь, так и настоящим воробьём станет.

Прилетели воробьи-гонцы, порхают по чердаку туда-сюда — нет нигде ленивца. Зовут — не отвечает. Наконец нашли его в трубе. Ночью-то он совсем обезумел от страха — в трубу забрался, но и там достал его мороз.

Вытолкали гонцы чуть живого ленивца наверх.

— Чуть жив! Чуть жив! — кричат.

Худ. Н. Кошельков

А он привалился боком на край трубы — лапы не держат. Сам весь чёрный от сажи. Клюв смёрзся — не раскрыть. Крылья в со­сульки стянуло. Перья на груди и на спине тоже в сосульках — торчком и грязные. Нет уж в хвастливом ленивце той бахвальской осанки... Хотел он глянуть на белый свет, а глаза плёнкой затяну­ло. Не жилец...

— Черен! Чёрен! Ох, как чёрен! — щебетали вокруг воробьи.— Лети за нами в гнездо — отогреешься!

И все разом вспорхнули.