На горах, горах дак было на высокиих,

Не на шоломя было окатистых

Там стоял-де ноне да тонкой бел шатер.

Во шатре-то удаленьки добры молодцы:

Во-первых-то, старый казак Илья Муромец,

Во-вторых, Добрынюшка Микитич млад,

Во-третьих-то, Алешенька Попович-от.

Эх, стояли на заставе они на крепкоей,

Стерегли-берегли они красен Киев-град,

Стояли за веру христианскую,

Стояли за церкви все за божии,

Как стояли за честные монастыри.

Как по утречку было по-раннему,

А на заре-то было на раннеутренней,

Ай как выходит старый казак из бела шатра.

Он смотрел-де во трубочку подзорную,

На все же на четыре кругом стороны.

Он завидел-де: во поле не дым стоит, —

Кабы едет удалой да добрый молодец;

Он прямо-де едет в красен Киев-град,

А не приворачиват на заставу на крепкую;

Он едет молодец дак потешается:

Он востро копье мечет да по поднебесью,

Он одной рукой мечет, другой схватыват;

А впереди его бежит да два серых волка.

Два серых бежит волка да серых выжлока:

А на правом плече сидел да млад ясен сокол;

На левом плече сидел да млад бел кречет.

А заходил старый казак во бел шатер,

Говорит-то старый казак таковы слова:

«Уж вы ой еси, удалы вы добрые молодцы!

Уж что же вы спите да что вы думаете?

Да наехал на нас супостат велик,

Супостат-де велик да добрый молодец.

Он прямо-де едет в красен Киев-град,

А не приворачиват на заставу на крепкую».

Ото сну-де ребятушки пробужалися,

Ключевою водою они умывалися,

Они белым полотенцем да утиралися,

Они господу богу помолилися,

А посылали Алешеньку Поповича.

Как выходит Алешенька из бела шатра,

Засвистел он коня да из чиста поля:

А бежит его конь, дак мать-земля дрожит.

Как крутешенько Алешенька седлал коня,

Он седлал-де, уздал да коня доброго:

Он накладывал уздеченьку тесмяную;

Он накладывал седелышко черкасское;

Он двенадцать подпруг дак шелку белого,

Еще шелку белого да шамахинского;

Он тринадцату подпругу чрез хребетну кость,

А не ради басы, дак ради крепости,

Еще ради окрепы дак богатырския,

Еще ради поездки да молодецкия,

А не оставил бы конь дак на чистом поле

Еще черным-то воронам дак на пограянье,

Еще серыим волкам на потерзанье.

Только видели, молодец на коня скочил;

А не видели поездки да богатырския;

Только видели в поле курева стоит.

А выезжал-то Алешенька на чисто поле,

Он завидел молодца-то во чистом поле.

А ревел-то Алешенька по-звериному,

Засвистел-то Алеша по-соловьиному,

Зашипел-то Алеша по-змеиному:

А кабы едет-от молодец не оглянется. 

Как подумал Алешенька Попознч-ст:

«А кабы едет молодец-от не моя чета,

Не моя едет чета да не моя верста».

Повернул он коня да ко белу шатру,

Приезжает Алешенька ко белу шатру.

А встречает старый казак Илья Муромец.

Говорит тут Алешенька Попович-от:

«Уж ты ой еси, старый казак Илья Муромец!

Кабы едет богатырь дак не моя чета,

Не моя едет чета да не моя верста».

Посылали тут Добрынюшку Микитича:

Ах, кабы вежливой Добрынюшка, очесливой;

Он спросил бы о роде и о племени,

Он спросил бы отечество-молодечество,

Он спросил, куда едет да куда путь держит.

А как выходил Добрынюшка из бела шатра,

Засвистел он коня да из чиста поля;

А бежит его конь, дак мать сыра земля дрожит

А крутешенько Добрынюшка седлал коня,

Он седлал-уздал себе коня доброго:

Он накладывал уздеченьку тесмяную;

Он накладывал седелышко черкасское;

А он вязал-де подпруги шелку белого,

Еще белого шелку шамахинского;

Он застегивал пряжечки серебряны,

Он серебряны пряжечки позолочены;

Он двенадцать подпруг шелку белого,

А тринадцату подпругу чрез хребетну кость:

«А нам не ради басы, ради крепости,

А еще ради окрепы да богатырския,

Еще ради поездки да молодецкия,

А нам придется-де съехаться на поле с неприятелем».

А как крутешенько Добрынюшка на коня скочил;

А не видели поездки богатырския;

Только видели во поле курева стоит,

Курева-де стоит, дак дым столбом валит.

А выезжал-де Добрынюшка на чисто поле,

Он на то же на раздольице на широкое.

Он завидел молодца-то во чистом поле;

Заехал он молодцу спереди-де с глаз;

А еще слез-де Добрыня со добра коня;

Он снял-де шляпу дак земли греческой,

Он не малу, не велику, дак во сорок пуд;

Он низко молодцу да поклоняется:

«Уж ты здравствуй, удаленький добрый молодец!

Уж ты коего города, коей земли?

Еще коего отца-матери?

А куда же ты едешь да куда путь держишь?»

А отвечает удалой да добрый молодец;

Не сказал он роду своего племени,

Не сказал он отечества-молодечества;

А он сказал, куда едет да куда путь держит;

«Еще прямо я еду в красен Киев-град,

А еще столен град да во полон возьму,

А еще князя Владимира живком схвачу,

Я княгинюшку Апраксию за себя замуж возьму».

А надевал-то Добрыня да шляпу земли греческой,

Он не малу, не велику, да во сорок пуд;

Он и быстро скочил на добра коня;

Он прямо поехал ко белу шатру.

А встречает старый казак Илья Муромец.

Говорит тут Добрынюшка Микитич млад:

«Уж ты ой еси, старый казак Илья Муромец!

Абы едет богатырь не моя чета,

Не моя едет чета и не моя верста;

А не сказал он роду своего племени,

Не сказал отечества-молодечества;

А он сказал, куда едет да куда путь держит;

А он прямо-де едет да в красен Киев-град,

А он стольный-от град да во полон хочет взять,

А он князя-та Владимира живком схватить,

А он княгинюшку Апраксию за себя замуж взять».

А загорелось у стара казака ретиво сердце,

Закипела во старом да кровь горючая,

Расходилися его да могучи плеча. З

асвистел он коня да из чиста поля;

А бежит его конь, дак мать-земля дрожит.

В теменях-то старый казак седлал коня,

Он седлал-уздал себе коня доброго:

Он накладывал уздеченьку тесмяную; 

Он накладывал седелышко черкасское;

Он вязал-де подпруги шелку белого,

Еще белого шелку шамахинского;

Он двенадцать подпруг да все шелковыих,

Он тринадцату подпругу чрез хребетну кость;

Он застегивал пряжечки серебряны,

И серебряны пряжечки позолочены,

А не ради басы, а ради крепости,

Не оставил бы конь дак во чистом поле:

«А мне придется-де съехаться на поле с неприятелем».

А в теменях-то старый казак на коня скакал

А не видели поездки богатырския;

Только видели во поле курева стоит,

Курева-де стоит, дак дым столбом валит.

Выезжат старый казак на поле на чистое,

Он на то же на раздольице на широкое;

Он завидел молодца во чистом поле.

Заревел-то старый казак по-звериному,

Засвистел-то старый казак по-соловьиному,

А зашипел-то старый казак по-змеиному.

Кабы едет молодец-от не оглянется.

А говорит молодец-от таковы слова:

«А уж вы ой еси, мои вы два серы волка,

Два серы мои волка да серы выжлоки!

Побежите ко вы теперь во темны леса,

А теперь мне-ка не до вас стало:

Как наехал на меня супостат велик,

Супостат-де велик дак доброй молодец.

А уж ты ой еси, мой млад ясен сокол!

Уж ты ой еси, мой да младый бел кречет!

Полетите-ко теперь во темны леса,

А теперь мне-ка не до вас стало».

А как не две горы вместе сотолкалося,

Не две тучи вместе да сокаталося, —

А как съезжаются старый казак с Подсокольником.

А они билися палочками буевыми;

А рукояточки у палочек отвернулися;

Они тем боём друг дружку не ранили.

А съезжаются ребятушки во второй након,

Они секлися сабельками вострыми;

А у них востры-ти сабельки исщербалися;

А они тем боём друг дружку не ранили.

А съезжаются ребятушки по третьей раз,

А кололися копьями-де вострыми

Долгомерные ратовища по семь сажон;

По насадочкам копьица свернулися;

Они тем боём друг дружку не ранили.

А соскочили ребятушки со добрых коней,

А схватилися плотным боем, рукопашкою.

А кабы борются удалы да добры молодцы:

А Подсокольничек кричит, дак мать земля дрожит;

А старый казак скричит, дак лесы ломятся.

А как по счастьицу было дак Подсокольника,

По злосчастьицу было Ильи Муромца:

А как не правая рука да приокомбала,

А как не левая нога его приокользела,

А как падал старый казак на сыру землю.

Еще сплыл-то Подсокольничек на белы груди;

Он не спрашивал ни роду и ни племени,

Он не спрашивал отечества-молодечества;

Он расстегивал латы его кольчужные,

Он вымал из нагалища кинжалой нож;

Он хочет пороть его белы груди,

Он и хочет смотреть дак ретиво сердце.

И еще тут-то старый казак возмолится:

«Уж ты спас, спас многомилостив,

Пресвята ты мати божия, богородица!

Как стоял я за веру христианскую,

И стоял я за церкви за божии,

И стоял я за честные монастыри».

У стара казака силы вдвое прибыло,

Он смахнул Подсокольника со белых грудей,

А он сплыл Подсокольнику на белы груди;

А он расстегивал латы его кольчужные,

Он вымал из нагалища кинжалой нож;

Он и хочет пороть его белы груди,

Он и хочет смотреть и ретиво сердце.

А еще сам старой что-то прираздумался:

«А не спросил я ни роду и ни племени,

Не спросил я отечества-молодечества».

А говорит-то старый казак таковы слова: 

 «А уж ты ой еси, удалый добрый молодец!

Еще коего города, ты коей земли?

И еще коего ты отца-матери?

И еще как, молодец, тебя именем зовут?»

А отвечает удаленький добрый молодец:

«А когда я у тебя был на белых грудях, —

А я не спрашивал ни роду и ни племени,

Я не спрашивал отечества-молодечества;

Уж я прямо порол бы я белы груди,

И смотрел бы я да ретиво сердце».

А спросил же старой да по второй након.

Отвечает удаленький добрый молодец:

«Я от моря-моря, я от синего,

От того же от камешка от латыря,

А я от той же от бабы да от Салыгорки;

Уж я ездил удалой да добрый молодец;

Еще есь я ей сын да Подсокольничек,

По всему я свету есь наездничек».

А ставает старый казак на резвы ноги,

Становит Подсокольника на резвы ноги

А целует в уста его сахарные;

А называт Подсокольника своим сыном,

Называт-то своим сыном любимыим.

Говорила Подсокольнику матушка родимая:

«Не дошедши до старого, слезывай с коня,

Слезывай-де с коня да низко кланяйся».

А и побратался старый казак со своим сыном

А поехал старый казак во чисто поле

Он во тонкой шатер да бел полотняный.

А и спит-де старый казак он ведь суточки,

А спит-де старый казак он двое суточек.

Еще это Подсокольнику за беду стало,

За великую досадушку показалося:

«Я стару казаку так унижался же».

Поехал Подсокольничек ко белу шатру:

«А старого казака, а Илью Муромца Еще прямо его я копьем сколю».

А и приехал Подсокольничек ко белу шатру,

Он и ткнул-де стара казака дак во белы груди

У стара казака было на белых грудях

Еще чуден крест был господень,

Не мал, не велик, дак полтора пуда: