СОЛОВУШКА

(В. Костылев) 

Худ. Г. БедаревГод назад упросил я охотника Дмитрия Ивановича, нашего соседа, поймать мне соловья. Он сперва отнеки­вался.— не любит, когда держат птиц в клетке. Но я так пристал к нему, так пристал, что он сдался.

— Настанет май — попробуем... Пойдёшь в лес вмес­те со мной.

Соловьи прилетали в начале мая — самое время охо­ты, а я простудился, заболел, слёг в постель. Прошла неделя, я выздоровел.

— Поздно, — развёл руками Дмитрий Иванович, — подоспели самочки, гнёзда вьют. Теперь, если поймаешь соловья, в неволе первый год не запоёт, а то и погиб­нет: затоскует по своей подруге. Что зря губить птицу — подождём до новой весны.

От обиды у меня слёзы так и брызнули.

— Ладно, пойдём к реке, в рощу, выберем соловья поголосистее, приметим, где обжился, никуда от нас не денется — весной вернётся на то же место, — успокоил охотник.

Долго ходили мы возле реки, прислушиваясь к од­ному, другому соловью. «Нет, не то», — говорит охотник. Собрались домой, и тут как раскатится: «Тюи-тюи, гр-ррр, тюи!..» Меня в дрожь бросило: он! Гляжу на Дмит­рия Ивановича — у него трубка головкой вниз, табак из неё сыплется — не замечает.

— Он! — наконец вымолвил Дмитрий Иванович. — Лучше не сыскать.

После этого я часами пропадал в прибрежном кус­тарнике, слушая своего соловушку. И Дмитрий Ивано­вич — не часто, когда выпадала свободная минута, шёл со мной, садился поодаль от соловьиного гнезда,
раску­ривал трубку и с удовольствием потирал руки, когда соловей особенно долго и звонко выщёлкивал очеред­ную трель.

Худ. Г. БедаревОсенью наш певец улетел на юг. Пустынно и не­уютно стало у реки. Медленно-медленно тянулись зим­ние дни. И вот наступила весна — март, апрель, май! У меня аппетит пропал, одно в голове: прилетит, не прилетит? Мало ли что может случиться на том юге, да и дорога не близкая.

День хожу на заветное место, второй, третий — нет. И вот на четвёртый: «Тюи-тюи, тр-ррр, тюи!..» Милень­кий, соловушка мой, прилетел.

В тот день Дмитрий Иванович вблизи соловьиного куста расчистил на видном месте площадку, поставил самолов, набросал туда червей. Соловушка сразу заме­тил приманку: скок-поскок, взялся за червя — и зах­лопнулся самолов.

Не бойся, соловушка, мы тебя не обидим, мы тебе такую клетку сделали с мягким верхом, чтобы не ударился о железные прутья, с занавесочкой, чтобы солнце не припекало, чтобы тень была. Живи да пой!

Принесли мы соловушку ко мне домой, осторожно пересадили в клетку, занавесили её, а в дырочку
по­сматриваем: притронется к еде или нет? Если соловей в тот же день примется за корм — можно не беспоко­иться, на второй-четвёртый день запоёт обязательно. А нахохлится — лучше выпустить, иначе погибнет.

Под вечер проголодался, видно, наш соловушка, взял­ся за червей. А назавтра запел — сначала несмело, а потом, как всегда, звонко, с россыпями, раскатами, пе­реливами!

Всего неделю прожил у нас соловушка. Нет, ничего с ним не случилось. Просто потом зашёл Дмитрий
Ива­нович, мрачный-мрачный, я таким его никогда не видел, и говорит:

Худ. Г. Бедарев

— Подруга его прилетела. Ищет, зовёт, мечется. Знать, крепко сдружились. Вот какое дело, парень, а?

Отпустить на волю — ну, как от сердца оторвать. И не выпустить — не чужой ведь нам соловушка. Петь-то поёт, а о соловьихе своей небось думает...

Одним словом, записали мы его голос на магнито­фонную ленту и выпустили на волю.

А слушать его всё равно ходим. Лента лентой, а у соловушки что ни песня — новая.

КОРЕНЬ ЖИЗНИ

(В. Костылев)

Худ. Г. БедаревЖили мы на Амуре, в таёжном посёлке. Папа всег­да хвалился своим здоровьем, а тут вдруг в разгар ле­та занемог, слёг в кровать и, как врачи ни старались, таял на глазах.

У мамы опустились руки: что делать?

И тут в дом ввалился прямо из тайги охотник Дмит­рий Иванович. Слухом земля полнится, он ещё по до­роге, не заходя в посёлок, узнал про нашу беду.

— Держать хвост трубой! — загремел он на всю из­бу. — Где мои травы?

Он развязал свой рюкзак — лесом так и пахнуло. Охотник приготовил травяной настой и заставил отца выпить одним махом полный стакан.

— Полегчает. По себе знаю — не раз меня эти тра­вы выручали. Ну, а на ноги тебя поставит женьшень, не зря его корнем жизни нарекли. Говорят, перевёлся в наших местах женьшень, не любит он лесных пожа­ров и вырубок, ко всякой перемене в природе чувстви­телен. Да есть у меня одно заветное место, нетронутое человеком. Лет сорок назад, молодым, охотился я в тех местах, да и набрёл на женьшень. Корешок, правда, не­большой попался, но зато посадил я семена женьшеня, пошло же в рост хоть одно семя! Долго ждал часу, ког­да туда пойти — пусть, думаю, силу наберёт, чем круп­ней корень, тем целебней. Вот и настал час...

Худ. Г. Бедарев

Я слушал слова охотника, как сказку. Вот бы мне найти корень жизни! Я всех больных вылечил бы!

А Дмитрий Иванович подмигнул мне заговорщически:

— Одному идти за женьшенем — несподручно. Пар­ню твоему десятый год. В его лета я зверя стреливал. Что ему собак гонять? В тайге бывал со мной не раз. Пойдёт рядом — не потеряется. Глаз у мальчонки мо­лодой, зоркий — чем не помощник?

Уговорил-таки родителей!

Встали до света — дорога долгая, а поутру идти по тайге куда легче — прохладнее.

Кончился день — заночевали в шалаше, отправи­лись дальше. От мошкары спасала мазь и накомарники.

Вышли на пологий склон горы — охотник заволно­вался:

— Здесь...

Такая тишина кругом!

— А вот и сосна, и зарубка на ней. Сорок годков назад сделал зарубку — глубокую, а гляди, как
заруб­цевалась. Так и рана на человеке... От сосны — три­дцать шагов к ручью. Вон он, ручей, внизу!.. Не пересох, родной, — словно сам с собой разговаривал охотник.

Отмерив тридцать шагов, Дмитрий Иванович опус­тился на колени, нетерпеливо раздвинул высокую траву— женьшеня не было. Он стал перебирать травинку за травинкой — и вдруг увидал широко разрытую землю. 

— Вырос всё-таки мой женьшень!.. — с гордостью вымолвил охотник. — Только опередили нас с тобой, парень. По зарубке на сосне догадались — с давних пор так отмечают женыпеневые места. — И тут лицо охотника побагровело: — Какие негодяи! Корень взяли, а семена не посадили. Лишили людей нового корня женьшеня! Ведь так редко встречается чудо-корень, природа словно прячет его от людей.

У меня сжалось сердце: как-то сейчас отец? — вер­нёмся мы без женьшеня.

Дмитрий Иванович вытащил из кармана цветную открытку:— Так... — проговорил охотник. — Места здесь те­нистые, влажные, земля — суглинок. Где ещё расти женьшеню, как не здесь. Будем искать.

Худ. Г. Бедарев

— Для тебя прихватил. Вот это и есть женьшень. Стебель у него округлый, дудочкой, крепкий, ну, до колена тебе будет. На конце стебля, видишь, три-пять листочков, края, как у пилы, с зазубринками. А самое главное — наверху, над листиками, мутовочка с ягодами. Сейчас август — ягоды созрели: красные-крас­ные, как кровь. Вот в первую очередь и следи, где красная ягода.

Весь день среди высокого папоротника метр за мет­ром обшаривали мы гористый склон — ни одной крас­ной ягоды я не увидел. Еле добрели до шалаша. Я как прилёг отдохнуть — уснул как убитый. Дмитрий Ива­нович так и не смог растормошить меня на ужин.

Утром — снова поиски. И снова вернулись ни с чем. Лицо и руки от укусов мошкары стали чесаться,
пух­нуть.

— Должен быть женьшень, — твердил охотник. — Должен! Потерпи...

На третье утро пошли с Дмитрием Ивановичем за водой к ручью по протоптанной нами в высокой траве тропинке, ступили несколько шагов и остолбенели: пря­мо перед нами, у самого края тропы, на невысоком стебельке переливались на солнце алым-алым цветом несколько крупных ягод.

— Виталька... — тихо подал голос Дмитрий Ивано­вич.

— А? — так же шёпотом откликнулся я.

— Значит, не сон... Женьшень! Женьшень! — обрадованно на всю тайгу закричал охотник.

У меня на глазах выступили слёзы.

Как же так? По этой тропе мы сто раз проходили — и не видели. Искали женьшень в других местах, а он дожидался нас возле самого шалаша.

Охотник бережно собрал круглые, ярко-красные яго­ды, выдавил из них беловатые семена и посадил их вокруг, подальше от стебля. Потом стал также осторож­но выкапывать корень.

Худ. Г. Бедарев

Прошло с час... От нетерпения у меня пересохло во рту, лицо Дмитрия Ивановича покрылось потом. Я сбегал к ручью, дал напиться охотнику.

Наконец показались усики корня, а вот и сам ко­рень, как лицо старика, — желтоватый, мясистый,
мор­щинистый, с узкими кольцами на утолщённом верхе.

— Да, не красавец, — угадал мои мысли Дмитрий Иванович. — А какая целебная сила таится в нём. От настоя женьшеня только мёртвые не оживают.

Охотник сделал на ближайшей толстой сосне глу­бокую зарубку:

— Запомни, парень, это место. Может, в рост пойдут семена нашего женьшеня. Проклюнется семя сквозь зем­лю лишь через год: растёт женьшень медленно, по грам­му прибавляет в весе за лето. Так что раньше двадцати лет его не тревожь. Я за это время в землю уйду — два века не проживу. Сам не сможешь прийти сюда — не утаивай, расскажи о женьшеневом месте другому, только доброму человеку: больше пользы будет от корня.

Шли мы домой быстро, словно нас на крыльях нес­ло: радовались редкой удаче, спешили к больному отцу.

Пусть не через неделю, но через месяц папа от на­стоя женьшеня, под присмотром врачей, настолько ок­реп, что стал выходить на улицу. А потом и за работу взялся.

Не весь корень ушёл на лечение. Добрую половину, когда папа выздоровел, мы с Дмитрием Ивановичем отнесли в местную больницу. Там Дмитрию Ивановичу предложили за женьшень кучу денег, но охотник так рассердился, что о деньгах в больнице больше никто и не заикался.

СОЛОНЕЦ

(В. Костылев)

Худ. Г. Бедарев— Постой, — остановил меня как-то Дмитрий Ива­нович. — Собираюсь на солонец. Покажу-ка я тебе лес­ной зоопарк. В зверинце-то небось не был?

Какой там зверинец! В области его нет, а до Москвы далековато.

— Медведей и волков не обещаю, а вот косуль раз­ных, сохатых, зайцев, ну, кабанов — увидишь!

Отпросился я у родителей, собрали меня в дорогу— и вот я шагаю рядом с охотником по глухому лесу.

Худ. Г. БедаревДорогой Дмитрий Иванович рассказал мне подроб­нее: солонец — место с солёной землёй. Зверей приво­дит туда соляной голод.

Хищники не заходят на соло­нец — в любом мясе, добытом ими, есть хоть капелька соли. Зато все, кто кормится травами, ищут солёную землю и приходят на солонец издалека-далёка.

Шли целый день, я устал, ноги стали, как гири. Но вот заметил: появились тропинки. Дальше — больше. Все они бежали в одном направлении, сплетаясь в ши­рокие тропы. Каких следов тут только не было! Вот мелкие — я угадал: косули. Вот крупные — лосиные, подсказал охотник.

— Солонец! — объявил Дмитрий Иванович, и мы выш­ли на просторную поляну. Как лысина — ни одной тра­винки, а земля красноватого цвета.

Дмитрий Иванович взял крупинку земли на язык:

— Хороша — сама соль!

Не передохнув с дороги, охотник выбрал на краю солонца две высокие разлапистые сосны, стоящие друг подле дружки, и соорудил на них шалаши из еловых веток — себе и мне.

— Пора в наши хоромы: смеркается, скоро пожалуют гости. Ночи нынче светлые — будет видно как на ладони.

Мы залезли в шалаши — и вовремя: на солонец вы­сыпало, как горох, стадо кабанов. Они жадно зачавкали, взрывая красноватую землю.

Худ. Г. БедаревЧерез некоторое время из чащи осторожно выступи­ли косули. Как они красиво выхаживали на своих стройных ногах! Косули остановились на солонце в сторонке от щетинистых диких свиней и принялись лизать землю.

Прошёл час — на поляну выскочили серые комочки: зайцы! Да как много! Словно собрались со всех окрест­ных лесов. Они смешно шевелили длинными ушами и жались пугливо в кучу.

Прямо под нами величественно прошагало стадо ог­ромных носатых лосей. Настоящий зоопарк! Спасибо Дмитрию Ивановичу: всего насмотрелись.

Вдруг вожак стада — самый крупный лось напра­вился к сосне, на которой затаился охотник, и стал че­сать могучую спину о дерево. Иголки так и сыпались. 

Худ. Г. Бедарев

Я взглянул на Дмитрия Ивановича — он приставил па­лец к губам: молчи!

Но тут сохатому вздумалось почесать о дерево и свои великаньи рога. Да не только почесать — живот­ное старалось сбить о сосну свои чудесные рога. «Ме­няет», — догадался я.

А лось сердился всё больше и больше. Он стал набегать на дерево, чтобы сбить рога с ходу. Каково было Дмитрию Ивановичу при каждом ударе: шалаш разваливался, да и сам охотник чего доброго мог сорваться с дерева!

«Взял бы ружьё да выстрелил», — забеспокоился я. Но Дмитрий Иванович вытащил из своего вещмешка котелок и запустил им в сохатого. Тот вскинул голову и увидел человека.

Секунда — скачок, и сохатый в ча­ще. Оттуда раздался его тревожный, призывающий рёв. Стадо лосей, как по команде, бросилось с солонца в лес.

Следом за ними, как стрелы, по воздуху, полетели косули. Беспокойно задвигались кабаны, затрусили к лесу.

Поднялся поросячий визг — взрослые кабаны подминали под себя малышей. А зайцев как будто и не было на поляне — в какую минуту дали стрекача?! Неизвестно.