«ИЗОБРЕТАТЕЛЬ»

(М. Пришвин)

Рис. Л.Никитина

В одном болоте на кочке под ивой выве­лись дикие кряковые утята. Вскоре после это­го мать повела их к озеру по коровьей тропе. Я заметил их издали, спрятался за дерево, и утята подошли к самым моим ногам. Трёх из них я взял себе на воспитание, осталь­ные шестнадцать пошли себе дальше по коровьей тропе.

Подержал я у себя этих чёрных утят, и стали они вскоре все серыми. После из серых один вышел красавец разноцветный селезень и две уточки, Дуся и Муся. Мы им крылья подрезали, чтобы не улетели, и жили они у нас на дворе вместе с домашними птицами: куры были у нас и гуси.

С наступлением новой весны устроили мы своим дикарям из всякого хлама в подвале кочки, как на болоте, и на них гнёзда. Ду­ся положила себе в гнездо шестнадцать яиц и стала высиживать утят. Муся положила четырнадцать, но сидеть на них не захотела. Как мы ни бились, пустая голова не захотела быть матерью.

И мы посадили на утиные яйца нашу важ­ную чёрную курицу — Пиковую Даму.

Пришло время, вывелись наши утята. Мы их некоторое время подержали на кухне, в тепле, крошили им яйца, ухаживали.

Через несколько дней наступила очень хо­рошая, тёплая погода, и Дуся повела своих чёрненьких к пруду, и Пиковая Дама своих — в огород за червями.

— Свись-свись! — утята в пруду.

— Кряк-кряк! — отвечает им утка.

— Свись-свись! — утята в огороде.

— Квох-квох! — отвечает им курица.

Утята, конечно, не могут понять, что зна­чит «квох-квох», а что слышится с пруда, это им хорошо известно.

«Свись-свись» — это значит: «свои к сво­им».

А «кряк-кряк» — значит: «вы — утки, вы — кряквы, скорей плывите!»

И они, конечно, глядят туда, к пруду.

— Свои к своим!

И бегут.

— Плывите, плывите!

И плывут.

—  Квох-квох!—упирается важная пти­ца-курица на берегу.

Они всё плывут и плывут. Сосвистались, сплылись, радостно приняла их в свою семью Дуся; по Мусе они были ей родные племянники.

Весь день большая сборная утиная семья плавала на прудике, и весь день Пиковая Дама, распушённая, сердитая, квохтала, вор­чала, копала ногой червей на берегу, стара­лась привлечь червями утят и квохтала им о том, что уж очень-то много червей, таких хороших червей!

— Дрянь-дрянь! — отвечала ей кряква.

А вечером она всех своих утят провела одной длинной верёвочкой по сухой тропинке. Под самым носом важной птицы прошли они, чёрненькие, с большими утиными носами; ни один даже на такую мать и не поглядел.

Мы всех их собрали в одну высокую корзинку и оставили ночевать в тёплой кухне возле плиты.

Утром, когда мы ещё спали, Дуся вы­лезла из корзины, ходила вокруг по полу, кричала, вызывала к себе утят. В тридцать голосов ей на крик отвечали свистуны. На утиный крик стены нашего дома, сделанного из звонкого соснового леса, отзывались по-своему. И всё-таки в этой кутерьме мы рас­слышали отдельно голос одного утёнка.

— Слышите? — спросил я своих ребят.

Они прислушались.

— Слышим! — закричали.

И пошли в кухню.

Там, оказалось, Дуся была не одна на полу. С ней рядом бегал один утёнок, очень беспокоился и непрерывно свистел. Этот утё­нок, как и все другие, был ростом с небольшой огурец. Как же мог такой-то воин перелезть стену корзинки высотой сантиметров в тридцать?

Стали все мы об этом догадываться, и тут явился новый вопрос: сам утёнок придумал себе какой-нибудь способ выбраться из корзины вслед за матерью или же она случайно задела его как-нибудь своим крылом и выбро­сила? Я перевязал ножку этого утёнка ленточкой и пустил в общее стадо.

Переспали мы ночь, и утром, как только раздался в доме утиный утренний крик, мы — в кухню.

На полу вместе с Дусей бегал утёнок с перевязанной лапкой.

Все утята, заключённые в корзине, сви­стели, рвались на волю и не могли ничего сделать. Этот выбрался.

Я сказал:

— Он что-то придумал.

— Он изобретатель! — крикнул Лёва.

Рис. Л.НикитинаТогда я задумал посмотреть, каким же способом этот «изобретатель» решает труднейшую задачу: на своих утиных перепончатых лапках подняться по отвесной стене.

Я встал на следующее утро до свету, когда и ребята мои и утята спали непробудным сном. В кух­не я сел возле выключателя, чтобы сразу, когда надо будет, дать свет и рассмотреть события в глубине корзины.

И вот побелело окно. Стало светать.

— Кряк-кряк! — проговорила Дуся.

— Свись-свись! — ответил единственный утёнок.

И всё замерло. Спали ребята, спали утята.

Раздался гудок на фабрике. Свету приба­вилось.

— Кряк-кряк! — повторила Дуся.

Никто не ответил. Я понял: «изобретателю» сейчас некогда — сейчас, наверно, он и ре­шает свою труднейшую задачу. И я включил свет.

Ну, так вот я и знал! Утка ещё не вста­ла, и голова её ещё была вровень с краем корзины. Все утята спали в тепле под ма­терью, только один, с перевязанной лапкой, вылез и по перьям матери, как по кирпичикам, взбирался вверх, к ней на спину. Когда Дуся встала, она подняла его высоко, на уровень с краем корзины. По её спине утё­нок, как мышь, пробежал до края — и кувырк вниз! Вслед за ним мать тоже вывали­лась на пол, и началась обычная утренняя кутерьма: крик, свист на весь дом.

Дня через два после этого утром на полу появилось сразу три утёнка, потом пять, и пошло и пошло: чуть только крякнет утром Дуся, все утята к ней на спину и потом ва­лятся вниз.

А первого утёнка, проложившего путь для других, мои дети так и прозвали Изобрета­телем.

 

 

 

 

КУРИЦА НА СТОЛБАХ

(М. Пришвин) 

Рис. Л.Никитина

Весной соседи подарили нам четыре гусиных яйца, и мы подложили их в гнездо нашей черной курицы, прозванной Пиковой Дамой.

Прошли положенные дни для высижива­ния, и Пиковая Дама вывела четырёх жёлтеньких гуськов.

Они пищали, посвистывали совсем по-иному, чем цыплята, но Пиковая Дама, важная, нахохленная, не хотела ничего замечать и относилась к гусятам с тои же материнской заботливостью, как к цыплятам.

Прошла весна, настало лето, везде пока­зались одуванчики. Молодые гуськи, если шеи вытянут, становятся чуть ли не выше мате­ри, но всё ещё ходят за ней. Бывает, од­нако, мать раскапывает лапками землю и зовёт гуськов, а они занимаются одуванчиками, тукают их носами и пускают пушинки по ве­тру.

Тогда Пиковая Дама начинает погляды­вать в их сторону, как нам кажется, с некоторой долей подозрения. Бывает, часами, рас­пушенная, с квохтаньем, копает она, а им хоть бы что: только посвистывают и поклёвывают зелёную травку. Бывает, собака захочет пройти куда-нибудь мимо неё, — куда тут! Кинется на собаку и прогонит. А после и поглядит на гуськов, бывает, задумчиво поглядит...

Мы стали следить за курицей и ждать такого события, после которого, наконец, она догадается, что дети её вовсе даже на кур не похожи и не стоит из-за них, рискуя жизнью, бросаться на собак.

И вот однажды у нас на дворе событие это случилось. Пришёл насыщенный арома­том цветов солнечный июньский день. Вдруг солнце померкло, и петух закричал.

— Квох, квох! — ответила петуху курица, зазывая своих гусят под навес.

— Батюшки, туча-то какая находит! — за­кричали хозяйки и бросились спасать разве­шенное бельё.

Грянул гром, сверкнула молния. 

— Квох, квох! — настаивала курица Пи­ковая Дама.

И молодые гуси, подняв высоко шеи свои, как четыре столба, пошли за курицей под навес. Удивительно нам было смотреть, как по приказанию курицы четыре порядочных, высоких, как сама курица, гусёнка сложились в маленькие штучки, подлезли под на­седку и она, распушив перья, распластав крылья над ними, укрыла их и угрела своим материнским теплом.

Но гроза была недолгая.

Туча пролилась, ушла, и солнце снова за­сияло над нашим маленьким садом.

Когда с крыш перестало литься и запели разные птички, это услыхали гусята под курицей, и им, молодым, конечно, захотелось на волю.

— На волю, на волю! — засвистали они.

Рис. Л.Никитина

— Квох, квох! — ответила курица.

И это значило:

— Посидите немного, ещё очень свежо.

— Вот ещё! — свистели гусята. — На волю, на волю!

И вдруг поднялись на ногах и подняли шеи, и курица поднялась, как на четырёх столбах, и закачалась в воздухе высоко от земли.

Вот с этого раза всё и кончилось у Пиковой Дамы с гусями: она стала ходить от­дельно, и гуси отдельно: видно, тут только она всё поняла, и во второй раз ей уже не захотелось попасть на столбы.

 

 

 

 

СТРЕМИТЕЛЬНЫИ РУСАК

(М. Пришвин) 

Рис. Л.Никитина

Мы пошли было на беляков, но в одной деревне нам сказали, что этой ночью у них волки разорвали собаку. Мы побоялись своих гончих пускать на лесных зайцев и занялись русаками.

Скоро мы увидели, как один русак, желая забраться под кручу, переходил ручей и провалился. Но Соловей не побоялся, сам пошёл по следу, сам провалился, выбрался, разобрался в следах и вытурил зайца.

Мы его ранили, но скорости этим на первых по­рах зайцу не убавили: он помчался, скрыл­ся на горизонте за холмами. Соловей и Паль­ма перевалили туда и скоро вышли из слуха.

Известно, как полевой заяц-русак бежит,— всю-то округу ославит, все-то в деревнях его перевидят, всякий, у кого есть ружьё, сни­мает его с гвоздика.

— Заяц, заяц! — орут мальчишки без па­мяти.

И бегут за ним по деревне — кто с по­леном, кто с камнем, кто с топором.

Редко заяц достаётся тому, кто его под­нял.

Наш раненый русак нёсся из последних сил полями, оврагами, перелесками, дерев­нями: в иной деревне прямо по улице мчится — и за ним собаки. Опытные наши соба­ки не скалывались и на дорогах, зайцу на­ступал конец, и он с отчаянья ударился в Дубовицах в Пахомов овин. Как раз в это время Пахом сидел возле огня и подкладывал дрова. 

Вдруг какая-то сила врывается, какои-то забёглый чёрт с длинными ушами влетел и — бах! — прямо в огонь, и так, что са­мого Пахома засыпало искрами и головёшками.

Рис. Л.Никитина

Не помня себя, выбежал из овина Пахом и видит и слышит, как навстречу ему рубом рубят собаки.

Тут только он понял, какой это чёрт влетел к нему, и, конечно, стал крыть нас, охотников, из души в душу. Но порошабыла очень глубокая, он понял, что мы да­леко и не скоро придём.

Зайца нашего он отбил у собак, отнёс в избу и велел старухе спешить. Пока мы добрались, пока разобра­лись в следах возле овина и, наконец, всё поняли, заяц у старухи в чугунке, поставлен­ном на горячие угли, поспел. Поблагодарили мы хозяев за угощение, они нас. Тем и кончилась наша охота.

 

 

 

 

ЛЕСНОЙ ДОКТОР

(М. Пришвин) 

 

Рис. Л.НикитинаМы бродили весной в лесу и наблюдали жизнь дупляных птиц: дятлов, сов. Вдруг в той стороне, где у нас раньше было намечено интересное дерево, мы услышали звук пилы. То была, как нам говорили, заготовка дров из сухостойного леса для стеклянного завода.

Мы побоялись за наше дерево, поспешили на звук пилы, но было уже поздно: наша осина лежала, и вокруг её пня было множество пустых еловых шишек.

Это всё дятел отшелушил за долгую зиму, собирал, носил на эту осинку, закладывал между двумя суками своей мастерской и долбил. Около пня, на срезанной нашей осине, два паренька отдыхали. Эти, два паренька только и занимались тем, что пилили лес.

— Эй вы, проказники! — сказали мы и указали им на срезанную осину. — Вам ве­лено резать сухостойные деревья, а вы что сделали?

Рис. Л.Никитина

— Дятел дырки наделал, — ответили ре­бята. — Мы поглядели и, конечно, спилили. Всё равно пропадёт.

Стали все вместе осматривать дерево. Оно было совсем свежее, и только на небольшом пространстве, не более метра в длину, внутри ствола прошёл червяк. Дятел, очевидно, выслушал осину, как доктор: выстукал её своим клювом, понял пустоту, оставляемую червём, и приступил к операции извлечения червя.

И второй раз, и третий, и четвёртый... Нетолстый ствол осины походил на свирель с клапанами. Семь дырок сделал «хирург» и только на восьмой захватил червяка, вытащил и спас осину.

Мы вырезали этот кусок как замечательный экспонат для музея.

— Видите, — сказали мы ребятам, — дя­тел — это лесной доктор, он спас осину, и она бы жила и жила, а вы её срезали.

Пареньки подивились.

 

 

 

 

КЛЮКВА

(М. Пришвин) 

 

Рис. Л.Никитина

Егерь Кирсан умёл так рассказывать, что поначалу кажется, будто это у него всё прав­да, и только под самый конец поймешь, правду он говорит или дурачит нас.

Так вот он стал рассказывать нам однажды, какая это кислая ягода клюква.

— Кто же этого не знает, Кирсан Нико­лаевич? — сказал ему кто-то из нас.

— Я не про это, — ответил Кирсан. — Кто же, правда, не знает, что ягода клюква кислая? На то ведь она и есть клюква! А вот однажды мне пришла в голову мысль, и летом я жену попросил, чтобы она и на мою долю клюквы побольше собрала в болоте.

Прошло лето, и осень прошла; лёг снег. Негде стало кормиться тетеревам. Завалило ягоду в болоте снегом, занесло в поле зерно. Делать нечего, поднялись тетерева на берёзы и стали кормиться древесными почками. А после ягоды, после зерна какая же это пища — берёзовая почка? Вот я подумал об этом и поставил под берёзами шалашик.

Когда те­терева пригляделись к шалашику и перестали на него обращать внимание, забрался я рано поутру в него и на снегу раскидал клюкву. Вот прилетели тетерева, расселись по берё­зам, клюют горькие почки, а внизу, видят, клюква красная на белом снегу. Один петух слетел, осторожно подходит. Что делать? Ружьё моё длинное — чуть шевельнёшься, догадается и сам улетит, и все улетят. Скажите, что бы вы на моём месте сделали?

— Что сделали? — сказал один охотник.— Я бы дал первому поклевать...

Другой охотник ещё что-то сказал, третий ещё, заспорили. А Кирсан всё сидел и молча улыбался.