УЛИЧНЫЙ ПЕВЕЦ

(Э. Сетон-Томпсон)

 I

Рис. Г. НикольскогоКакая оживлённая маленькая толпа! Сколько волнения и трескотни!

Несколько воробьёв, порхающих с места на место и прыгающих друг около друга посреди водосточного жёлоба. В центре этой толпы, когда она немного рас­сеивается, можно видеть причину всей сумятицы: маленькую воробьиху, отчаянно, с негодованием защищающуюся от своих назойливых поклонников. Воробьи, по-видимому, ухаживают за ней, но их манеры так грубы, что с первого взгляда это ухажи­вание можно принять за расправу. Они треплют и щиплют её самым жестоким образом, не причиняя ей, впрочем, как можно заметить, никакого серьёзного вреда. Она же сама бьёт их без пощады. Кажется даже, что она убила бы всех своих мучителей без всякого сожаления, если б только могла.

Совершенно ясно, что она ни к кому из них не чувствует симпатии. И вот, постаравшись убедить их в этом, насколько возможно, при помощи своего клюва, она пользуется лёгким замешательством сре­ди соперников и улетает на ближайшую крышу. При этом на одном из её крыльев становятся видны белые пёрышки, отличающие её от других и делающие её особенно привлекательной.

II

Воробей-самец, щеголяющий великолепным чёр­ным галстуком и белым воротничком, был очень за­нят. Он усердно устраивал себе гнездо в птичьем домике, поставленном детьми в саду. Он был во многих отношениях выдающейся птицей. Строитель­ными материалами служили ему веточки и прутики, которые можно было набрать только на площади, а по утрам он иногда приостанавливал работу, чтобы на манер канарейки спеть песенку, громкую и звонкую.

Совсем не в обычае у воробьёв строить себе гнёзда в одиночестве. Но мы недаром назвали этого воробья выдающейся птицей. После недели работы он, видимо, окончил постройку гнезда, так как пти­чий домик был уже наполнен до самой дверцы ве­точками, сорванными с деревьев на площади. У него теперь оставалось больше свободного времени для музыкальных упражнений, и всё чаще и чаще, на удивление всем, раздавалась его песенка, совсем не похожая на воробьиное чириканье. И наш воробей вошёл бы, может быть, в историю как одна из не­объяснимых загадок природы, если бы некий люби­тель птиц, парикмахер с Шестой авеню, не рассказал нам о первых днях его жизни.

Этот человек, оказывается, положил воробьиное яйцо в свитое из ивовых прутьев гнездо своих кана­реек. Вылупившегося из этого яйца птенца добросо­вестно воспитывали его приёмные родители. Пение было их специальностью. Птенец обладал крепким телосложением и отличными лёгкими. Канарейки воспитали его на славу.

Из него вышел певец, восполнявший энергией недостаток природного та­ланта. Сильный, драчливый, этот не лишённый му­зыкальности забияка стал в скором времени хо­зяином клетки. Он, не колеблясь, принуждал к мол­чанию канарейку, которую не мог превзойти в со­вершенстве мелодии, и после каждой из таких побед его песни бывали столь необычно хороши, что па­рикмахер достал чучело канарейки и подсовывал его в клетку каждый раз, когда хотел позабавить своих гостей торжествующей победной песней Рэнди — так звали воробья.

Рис. Г. Никольского

Рэнди заставлял молчать всякую канарейку, с которой его сажали в одну клетку. А сидя в отдельной клетке, он ни от чего не прихо­дил в такую ярость, как от близости какого-нибудь певца-соперника, которого он не мог заставить молчать. В таких случаях он совершенно забывал свою музыку и начинал злобно чирикать по-воробьи­ному.

К тому времени, когда у него появился чёрный нагрудник, Рэнди стал едва ли не главной достопри­мечательностью парикмахерской. Но вот однажды полка, на которой стояли клетки, рухнула, все клетки свалились на пол, и среди всеобщего разрушения многие из птиц очутились на свободе. Среди них был и Рэнди. Канарейки добровольно вернулись в свои клетки или позволили себя поймать.

Но Рэнди выпорхнул в окно, почири­кал немного, вызывающе запел в ответ на свисток паровоза городской желез­ной дороги и, не позволив себя поймать, приступил к исследованию окрестнос­тей. Он не был рождён для того, чтобы жить пленни­ком, и быстро освоился со своим новым положением свободной птицы. Через неделю он был уже так же дик, как любой пред­ставитель его рода, и пре­вратился в маленького уличного буяна, не отли­чающегося от других во­робьёв, вечно дерущихся между собой на улице. Он, отплачивая ударом за удар, иногда поражал слушателей неожиданной музыкальной гаммой, ко­торую заимствовал от ка­нареек, но пел с истинно воробьиным задором.

III

Вот это-то и был Рэн­ди, воробей, который избрал птичий домик для своего гнезда. Теперь яс­но, почему он так усердно собирал прутики. Единст­венное гнездо, которое он видел в жизни, было плетёной корзиночкой. Поэтому и своё собственное гнездо он намеревался построить из прутиков.

Через несколько дней Рэнди появился с подру­гой. Я мог бы забыть сцену в водосточном жёлобе, если бы не узнал теперь в подруге Рэнди маленькой Бидди, той самой белокрылой дамы, которая была причиной потасовки.

Рэнди ей, видимо, нравился, но она ещё продол­жала пыжиться и клевать его, как только он при­ближался. А он всё расхаживал вокруг неё с опущен­ными крыльями и хвостом, щебеча что-то, как делал бы всякий другой воробей-самец на его месте, и останавливаясь лишь для того, чтобы запеть.

Наконец ему удалось преодолеть её сопротивле­ние, быть может именно благодаря своему удиви­тельному музыкальному таланту, и он уже провожал её к своему гнезду, летя впереди и показывая дорогу. Она последовала за ним в домик, но тотчас выско­чила обратно, а Рэнди за нею, чирикающий и умо­ляющий. Он долго щебетал, прежде чем ему удалось убедить её вернуться, но она снова выскочила, на этот раз явно рассерженная.

Опять он старался её убедить, и наконец она вошла внутрь домика, но опять выскочила, неся в своём клюве веточку, уронила её и улетела прочь. Вышел наружу и Рэнди. Он уже больше не гордился своим домом. Это был большой удар для него. С минуту он безутешно по­сидел на пороге, щебеча нечто такое, что должно было означать: «О, вернись, вернись!», но его не­веста не возвращалась.

Потом он опять прыгнул внутрь. Послышалось лёгкое царапанье, он выско­чил с большой веточкой в клюве и швырнул её из дверей на землю. Он вернулся за другой, которую также отправил вслед за первой, и так далее, пока не вытащил и не побросал на землю все веточки, которые раньше так заботливо и трудолюбиво соби­рал. Эта редкостная веточка с развилиной, которую стоило столько труда доставить с площади, и эти два ровных прутика вроде тех, из которых было сделано гнездо его приёмной матери, — всё, всё пускай про­падает!

Он трудился около часа молчаливо и в одино­честве. Наконец работа была окончена, и внизу на земле лежала целая куча веток, точно маленький костёр.

Рэнди свирепо посмотрел на результаты уничто­жения своего недельного труда, оглянулся на пустой домик, издал короткое грубоватое чириканье — ве­роятно, какое-нибудь бранное слово на воробьином языке — и улетел прочь.

На следующий день он вновь появился с беглян­кой, кружась около неё и возбуждённо чирикая. Он снова подвёл её к своему домику. Бидди прыгнула внутрь, потом выскочила и посмотрела сверху на ку­чу веток, лежащую на земле. Затем снова вошла и появилась опять на пороге с крошечной веточкой, видимо забытой Рэнди, бросила её и с удовольствием следила, как она падала вниз, на кучу.

После долгой беготни внутрь домика и обратно оба улетели вместе и вскоре вернулись: Бидди — с пучком сена в клюве, а Рэнди — с соломинкой. Всё это было внесено внутрь домика и, вероятно, прилажено на место по всем правилам строительного искусства. Потом они опять отправились за сеном, после чего Бидди оста­лась в домике устраиваться, пока Рэнди приносил сено, пучок за пучком, и только изредка, когда он слишком медлил, она сама отправлялась за ношей.

Наконец-то мне представился удобный случай испытать их вкусы. Я разложил на балконе, вблизи от птичьего домика, тридцать коротких тесёмок и лент. Пятнадцать из них были серенькие, восемь — пёстрые и семь ярких шёлковых ленточек. Каждый светлый лоскуток чередовался с тёмным. Бидди пер­вая заметила эту выставку. Она слетела вниз, осмот­рела её со всех сторон левым глазом, правым глазом, потом решила, что не стоит ничего трогать.

Но тут подоспел Рэнди; ему, как бывшей комнатной птице, всё это было знакомо. Он попрыгал в одну сторону, затем в другую, тронул один лоскуток, отскочил назад, снова приблизился, поклевал там и сям и на­конец схватил свою добычу и улетел с нею. Затем опять прилетела Бидди, и на этот раз оба унесли по лоскутку. Предпочтение оказывалось только тёмным лоскуткам, но когда они кончились, Бидди подобра­ла несколько более светлых лент. А самые яркие так и остались нетронутыми.

Гнездо было уже наполовину готово, и Рэнди ещё раз попробовал встроить в него прутик. Но через мгновение прутик был сброшен вниз, на кучу, а Бид­ди победоносно глядела ему вслед. Бедный Рэнди! Никакого снисхождения к его слабости. Все чудес­ные прутики были выброшены! У его матери было гнездо, сплетённое из прутиков, — великолепное гнездо! Однако он вынужден был покориться.

Теперь в домике ничего не осталось, кроме соломинок и сена, — ни одной палочки, а только мягкие мате­риалы. И он подчинился этому: свобода ежедневно давала ему уроки подчинения. Раньше он думал, что весь мир исчерпывается парикмахерской, а он, Рэн­ди, — самый важный из живущих в этом мире су­ществ. Но теперь оба эти представления рушились. Бидди находила, что его воспитание имело весьма существенные пробелы в практическом отношении, и ей на каждом шагу приходилось заново его учить. 

Когда гнездо было на две трети закончено, Бид­ди, большая любительница роскоши, стала таскать в него большие мягкие перья. Но теперь Рэнди нашёл, что это заходит слишком далеко и нужно поставить какой-нибудь предел.

Рис. Г. Никольского

Ему не понравилась постель из перьев, которых не было в его первой колыбели, и он занялся выбра­сыванием неприятных ему постельных принадлежно­стей. Бидди подоспела как раз вовремя с новой но­шей, чтобы увидеть принесённые ею раньше перья вылетающими из домика вниз, на кучу веток. Она бросилась за ними, схватила их ещё в воздухе и вернулась навстречу своему господину, показавше­муся из дверей с новым пучком злополучных перьев. И так они остановились, смотря друг на друга и громко чирикая, оба с клювами, полными перьев, и с сердцами, полными взаимной обиды.

Сначала разыгралась бурная сцена, во время ко­торой перья то вносили в домик, то выбрасывали прочь, и они летели по саду, гонимые ветром. Потом наступило затишье, а на следующий день все перья были водворены обратно в гнездо. Каким образом они пришли к соглашению, навсегда останется тай­ной. Во всяком случае, большую часть работы выполнил сам Рэнди и не успокоился, пока домик не был набит самыми большими и мягкими из перьев.

Супруги обыкновенно держались вместе, но как- то раз Бидди улетела и долго не возвращалась. Рэнди посмотрел вокруг, почирикал, взглянул вверх, потом вниз и увидел опять кучу прутиков, на собира­ние которых он столько затратил труда. Чудесные прутики, совсем как в той колыбельке, где он родил­ся! Рэнди слетел вниз. Замечательная веточка с развилиной всё ещё лежала на месте, и соблазн был непреодолим. Рэнди схватил её и поспешил с ней к гнезду, потом залез внутрь.

С этой веточкой всегда было трудно обращаться, она зацеплялась развилиной за дверь. Но ему так часто приходилось последнее время протаскивать её внутрь, что он уже знал, как лучше поступить. Провозившись с ней внутри с полминуты, он опять выпорхнул наружу, гордо посмотрел вокруг, почистил себе перья, встрях­нулся, затем пропел свою канареечную песню не­сколько раз с начала до конца и с самым счастливым видом взял несколько новых нот.

Когда Бидди прилетела с перьями, он преду­смотрительно помог водворить их на место. Гнездо было готово.

Двумя днями позже я поднялся к гнезду и обна­ружил там яйцо. Воробьи видели, как я влезал, но не носились с криком над моей головой, как поступа­ет большинство птиц, а, отлетев на почтительное расстояние, тревожно следили за мной из-за дымо­вой трубы.

На третий день внутри домика началось какое-то движение, послышались звуки борьбы, чириканье, и два-три раза птичий хвост показывался из дверей, как будто обладатель его пятился, таща что-то. На­конец обладатель хвоста вылез наружу настолько, что в нём уже можно было узнать Бидди. И снова её втянули внутрь. Очевидно, происходила какая-то семейная ссора. Всё это было совершенно необъяс­нимо, пока Бидди наконец не выбралась наружу и не вытащила любимую ветку Рэнди, которую она тотчас с презрением швырнула вниз. Она нашла её в своей постели, куда он её запрятал. 

Вот из-за чего они ссорились! Но мне не понятно было, как она могла всё-таки её вытащить при его сопротивлении. Я подозреваю, что ему пришлось уступить, чтобы не нарушить семейный мир.

В пылу сражения вместе с веткой было нечаянно вытолкнуто и яйцо. Оно лежало теперь внизу — фар­форовые черепки на мокром жёлтом фоне. Воробьи, казалось, не были обеспокоены его участью. Выпав из гнезда, оно ушло из их мира.

IV

После этого наша парочка вела мирную жизнь в течение ряда дней. Одно яйцо за другим откладыва­лось в гнездо. Через неделю яиц уже было пять, и оба супруга, казалось, были вполне счастливы. Рэн­ди распевал, на удивление всей округи, а Бидди при­носила всё больше и больше перьев, словно приго­товилась к зимовке. Мне пришло в голову произвести маленький опыт. Улучив благоприятную минуту, поздно вечером, я положил мраморное яйцо в их роскошное гнездо. Что произошло вслед за тем, я не знаю.

На следующее утро я пошёл погулять. Было вос­кресенье, и на улице стояла тишина, только кучка людей глазела на что-то у водосточного жёлоба. Подойдя ближе, я услышал чириканье и, заглянув в середину круга, увидел двух воробьёв, сцепивших­ся в жестокой схватке, громко чирикавших и беспре­станно колотивших и клевавших друг друга. Некото­рое время они кружились и дрались, не обращая никакого внимания на зрителей.

Но когда они на­конец приостановились, чтобы перевести дух, и в изнеможении присели на свои хвосты, я был совершенно поражён, узнав Бидди и Рэнди. После новой схватки они были спугнуты одним из зрителей, ко­торый, видимо, не одобрял ссоры в воскресный день. Тогда они взлетели на ближайшую крышу, чтобы продолжать драку без помехи. В тот же день я на­шёл на земле под гнездом не только моё мраморное яйцо, но и остатки пяти их собственных яиц, которые были выброшены заодно с ним. И я предполагаю, что всё произошло именно из-за этого странного, твёрдо­го и круглого яйца.

В этом птичьем домике, очевидно, не могло быть ни счастья, ни мира, поэтому они оставили его вместе со всем содержимым, в том числе и с перьями. Бидди, затеи которой отличались оригинальностью, выбрала на этот раз место для гнезда на колпаке фонаря по­среди площади. Целую неделю они трудились и, не­смотря на сильный ветер, закончили свою построй­ку.

Трудно было представить себе, как птицы ухитря­лись спать ночью при таком ярком свете под самым их носом. Тем не менее Бидди казалась довольной, а Рэнди уже научился не высказывать своего мне­ния. Всё было бы хорошо, если бы ещё раньше, чем было снесено первое яйцо, фонарь не потух. Фонар­щик, исправляя фонарь, безжалостно отправил всю постройку Бидди и Рэнди в мусорный ящик.

Для малиновки или ласточки это был бы не­поправимый удар, но энергии и самоуверенности во­робья нет предела. Очевидно, гнездо было неудач­ным или, быть может, ошибка заключалась в выборе материалов. Во всяком случае, лучше устраиваться по-новому.

Похитив несколько соломинок из гнезда отлу­чившегося соседа, Бидди положила их на высокую ветку вяза в саду на площади, указав этим Рэнди новое место, избранное ею. И Рэнди, познав на опы­те, что гораздо спокойнее подчиниться её решениям, дважды пропел канареечную песню и стал копаться в мусорных кучах, выбирая строительный материал и с неохотой обходя хорошенькие прутики, попа­давшиеся ему на пути. 

V

На другой стороне площади было гнездо, в кото­ром жила пара воробьёв с очень скверной репута­цией. В особенности самец-воробей не пользовался любовью других. То был рослый и очень красивый воробей с огромным чёрным галстуком, отчаянный забияка. Этот воинственный воробей благодаря своей силе взял себе подругу по своему выбору и за­хватил лучшее место для гнезда, да вдобавок ещё и все самые восхитительные материалы с площади.

Мои воробьи отказались от роскошных лент, которые я им предлагал, но и у них, конечно, были свои ху­дожественные вкусы. Несколько перьев из крыльев гвинейской курочки, попавшие сюда случайно из зоопарка, переходили путём воровства из гнезда в гнездо, пока наконец не остались в великолепном доме, которым Буян и его жена украсили одну из мраморных колонн нового банка. 

Буян делал всё, что хотел, в пределах площади и однажды, услышав песню Рэнди, налетел на него. Рэнди был страшилищем для канареек, но справить­ся с Буяном не мог. Он дрался на славу, но был побит и искал спасения в бегстве. На крыльях побе­ды Буян полетел прямо к новому гнезду Рэнди и после пренебрежительного осмотра принялся вы­таскивать лоскутки, которые могли ему пригодиться дома.

Рэнди был побеждён, но подобный грабёж снова возродил доблесть в нашем певце, и он теперь уже сам набросился на Буяна. В пылу схватки оба упали с веток на землю. Другие воробьи присоеди­нились к драке, и — стыдно сказать! — они дрались на стороне рослого Буяна против того, кого считали чужаком.

Рэнди приходилось совсем плохо, и от него уже летели перья, как вдруг в самую середину круга сражавшихся шлёпнулась маленькая воробьиха с белыми пёрышками на крыльях. «Чирик, чирик, бей, колоти!» Бидди тут как тут.

О, она хорошо за себя постояла! Воробьи, которые сначала присоединились к драке ради забавы, сразу удрали: тут уже было не до шутки, бой был самый настоящий, и картина рез­ко изменилась. Буян быстро потерял весь свой задор и полетел обратно, в свою сторону, с Бидди, вцепив­шейся в его хвост подобно маленькому бульдогу. И так она продолжала висеть на нём, пока не вырва­ла одно перо, которое потом с торжеством использо­вала для своего гнезда вместе с похищенными ма­териалами.

Через два дня после этого события перья гви­нейской курочки, которые так долго были главной достопримечательностью гнезда Буяна, составляли уже часть обстановки нового жилища Бидди, и никто не решался оспаривать её права.

Весна подходила к концу, перья стали редки, и Бидди не могла их найти для своей постели. Но она нашла нечто их заменяющее, чем лишний раз дока­зала свою любовь ко всему новому. На площади бы­ла извозчичья стоянка. Вокруг лошадей на мостовой постоянно валялся конский волос, который мог слу­жить хорошей подстилкой. Это была превосходная мысль, и наша неунывающая парочка с отменным усердием принялась за собирание конских волос, по два и по три сразу.

Рис. Г. НикольскогоВозможно, что гнездо другой породы воробьёв в одном из парков внушило им эту мысль. Эта порода — чиппи — всегда пользуется конским волосом для подстилки и устраивает внутри гнезда настоящий пружинный матрац из свёрнутых волос.

Дело хорошее, но надо уметь за него взяться. Всё было бы хорошо, если бы наши воробьи пред­варительно научились, как обращаться с волосом. Когда чиппи собирает волосы, он никогда не берёт больше одного сразу и при этом осторожно подни­мает его за конец, зная, что волос, кажущийся таким безобидным, бывает и опасным. Наши воробьи при­выкли иметь дело только с соломинками.

Бидди схва­тывала волос у середины, и, находя его слишком длинным, перебирала клювом на несколько дюймов дальше. В большинстве случаев от этого получалась большая петля из волоса над её головой или под клювом. Но это было очень удобно при полёте и первое время не приносило ей вреда, хотя любой чиппи, наверно, содрогнулся бы при виде этой гроз­ной петли.

Наступил последний день устройства их жилища. Бидди каким-то образом дала понять Рэнди, что больше ничего не нужно приносить. С оживлением и гордостью она заканчивала уборку и прилаживала на место последний волос, в то время как Рэнди рас­певал свои лучшие песенки, усевшись на голове статуи адмирала Фаррагута.

Вдруг громкое, тревожное чириканье поразило его слух. Он посмотрел по направлению к дому и увидел, что Бидди барах­тается в гнезде без всякой видимой причины и без­успешно старается вырваться из него. Её голова попала в одну из опасных волосяных петель, сде­ланных ею самой, петля затянулась, и она оказалась пойманной. Чем больше она барахталась, стараясь высвободиться, тем туже затягивалась петля.

Рэнди понял теперь, как глубока была его привя­занность к своенравной маленькой подруге. Он при­шёл в страшное волнение и с громким чириканьем полетел на помощь. Пытаясь её освободить, он стал тянуть её за лапку, но это только ухудшило дело. Все их усилия были напрасны и лишь прибавляли новые узлы и петли.

Остальные волосы, лежавшие в гнезде, казалось, присоединились к заговору: они спутывались и переплетались, затягивая ещё больше несчастную жертву. И вскоре дети, собравшиеся в сквере, с удивлением разглядывали висевший на­верху комочек перьев, растрёпанный и неподвиж­ный, — всё, что осталось от шумливой, предприимчи­вой Бидди.

Бедный Рэнди был в глубоком горе. Соседи-во­робьи собрались на тревогу и присоединились к его крику, но тоже не могли помочь. Теперь они опять разлетелись по своим домам, а Рэнди продолжал прыгать вокруг или тихо сидеть на месте с опущен­ными крыльями.

Долго ещё он не мог примириться с мыслью, что его подруга мертва, и весь день ста­рался чем-нибудь её заинтересовать и вовлечь в их обычную жизнь. Ночь он провёл в одиночестве на дереве, а чуть забрезжило утро, он уже опять но­сился, чирикая и распевая, вокруг гнезда, с края ко­торого на злополучном конском волосе висела его Бидди, молчаливая и окоченевшая.

VI

Рэнди всегда был менее осторожен, чем осталь­ные воробьи. Домашние канарейки не приучили его к осторожности. Он не боялся ни детей, ни экипажей. Теперь это его свойство ещё усилилось, потому что он был угнетён и опечален. В тот же самый день, разыскивая себе пищу, он не успел вовремя отскочить от посыльного-велосипедиста и попал хвостом под колесо велосипеда.

При попытке вырваться хотя бы ценою потери хвоста его правое крыло очутилось под задним колесом. Посыльный промчался дальше, а Рэнди со сломанным крылом кое-как допрыгал до окаймляющих сквер деревьев. Тут его поймала ма­ленькая девочка. Она взяла его домой, посадила в клетку и с самой неуместной, по мнению её братьев, нежностью принялась за ним ухаживать. Выздо­равливая, он в один прекрасный день привёл всех в изумление своими канареечными трелями.

Об этом узнал один газетный репортёр. В газете появилась о Рэнди заметка. Заметка эта попалась парикмахеру. Парикмахер явился с несколькими свидетелями, восстановил свои права на диковинную птицу и получил Рэнди обратно.

Итак, Рэнди снова в клетке, его тщательно бере­гут и откармливают, он снова — первое лицо в этом маленьком мире. Он вовсе не чувствует себя несчаст­ным. Он всё-таки никогда не был настоящей дикой птицей. На свободе он очутился совершенно случай­но.

Случай свёл его с Бидди. Их короткая совместная жизнь была полна тревог и случайностей. Случай­ность погубила её, и другая случайность вернула его в клетку. Жизнь в клетке, спокойная и бедная собы­тиями, дала ему теперь возможность развивать свои музыкальные способности. Здесь, бок о бок со свои­ми старыми учителями и воспитателями, он живёт, словно в консерватории.

Иногда, предоставленный самому себе, он начи­нает развлекаться постройкой гнезда из прутиков, но с виноватым видом оставляет этот угол, едва кто-нибудь подходит к клетке. Если ему подбросить несколько перьев, он сначала прилаживает их к гнез­ду, но на следующее утро они неизменно оказывают­ся выброшенными на пол.

Эти упорные попытки навели на мысль, что он нуждается в подруге, и на выбор ему подсаживали в клетку несколько воробьих, но результат получался неблагоприятный.

Всякий раз требовалось быстрое вмешательство, чтобы предотвратить кровопролитие и спасти невесту. Наконец эти опыты прекратились, так как было очевидно, что певец предпочитает оста­ваться холостяком. В его песнях звучал скорее воинственный, чем любовный, пыл, и вскоре парик­махер сделал открытие, что Рэнди поёт особенно звонко после победы не над чучелом канарейки, а над чучелом самца-воробья. Колотя чучело, Рэнди поёт вдохновенно и громко, в особенности если немой противник имеет памятный ему большой чёрный галстук на шее.

Рис. Г. Никольского

к содержанию