ЧУДЕСНАЯ ШУБА

(казахская сказка)

Зима пришла злющая, холодная. Такая зима, что только в лисьей шубе тепло.

Алдар-Косе в своей дырявой-предырявой шубёнке мёрзнет каждый день. Едет он раз по степи — руки, ноги озябли, весь дрожит, нос посинел — и не знает, как из беды выкрутиться. Ветер свистит, за уши хитреца хватает.

Не видно в степи нигде дыма из юрт. Напрасно машет кам­чой (камча - плётка) Алдар-Косе: тощий конь не бежит, старый конь взмахнёт гривой и опять шагом идёт.

«Плохой конь. Долгая дорога...» — качая головой, говорит сам себе всадник. Ехать ещё далеко, собачьего лая не слышно, и юрты в степи не видать. Холодно, ветрено, можно замёрзнуть совсем.

Вдруг он видит — навстречу кто-то едет.

По хорошему бегу коня Алдар узнал: едет бай. Хитрец сразу же смекнул, что делать.

Он распахнул свою дырявую шубёнку, выпрямился в седле и запел весёлую песенку.

Встретились путники, остановили коней и поздоровались. Бай в тёплой лисьей шубе ёжится от холода. Алдар-Косе шапку набок сдвинул, отдувается, точно сидит на солнце в летний жар­кий день.

— Неужели ты не замёрз? — спросил бай хитреца.

— Это в твоей шубе холодно, а в моей очень жарко,— отве­тил баю Алдар-Косе.

— Какая-такая шуба твоя? — удивляется богач. 

— А разве не видишь?

— Вижу, что вороны рвали твою шубёнку и в ней дыр боль­ше, чем меха! — насмехается бай.

— Вот и хорошо, что дыр много: в одну дыру ветер входит, в другую выходит. Вот почему мне и тепло.

«Надо у него эту чудесную шубу выманить»,— думает бай про себя.

«Вот тепло будет, если байскую шубу надеть!» — думает хит­рец про себя.

— Продай мне твою шубу! — говорит бай Алдар-Косе.

— Не продам: я без своей шубы сразу замёрзну.

— Возьми в обмен мою лисью шубу, — предлагает бай.

Алдар-Косе делает вид, что и слышать не хочет, а сам одним глазом смотсит на тёплую шубу, а другим — на байского скаку­на любуется

— Шубу отдам и денег прибавлю,— снова предлагает бай.

— Денег не надо; вот если коня ещё дашь, тогда подумаю.

Обрадовался бай, согласился, снял свою шубу и отдал коня.

Надел Алдар-Косе лисью шубу, пересел на байского скакуна и помчался, обгоняя ветер.

Хорошо было Алдар-Косе ездить от юрты к юрте в тёплой шубе на хорошем коне.

В каждой юрте спрашивали у хитреца:

— Откуда у тебя лисья шуба и конь-бегунец?

— У меня была чудесная шуба: семьдесят дыр, девяносто заплат...

Потешая людей, Алдар-Косе рассказывал, как бай накинул­ся на его дырявую шубу и отдал ему свою лисью.

Смеялись люди, угощая кумысом хитреца.

Когда смех прекращался, Алдар-Косе каждый раз повторял:

— Далёк путь или близок, узнает тот, кто проедет. Горькую еду от сладкой отличит тот, кто поест.

ЗАРАБОТАННЫЙ РУБЛЬ

(грузинская сказка)

Худ. И. КузнецовЖил на свете кузнец. И был у него сын, да такой лентяй, что во всём свете не сыскать ему другого в пару. Ни одного медяка не заработал он за всю свою жизнь, хоть и прожил без малого двадцать лет.

Сам здоровый, сильный, а другого дела знать не знает — только ест, пьёт да на лежанке валяется.

Так и жил он, на отцовском хлебе.

Да вот пришло время — состарился отец, не под силу стало ему молот в руках держать.

Слёг старик, чует — смерть близка.

Позвал он тут сына и говорит ему:

— Уж не знаю, в кого ты такой ленивый уродился. Я всю свою жизнь с работой дружен был, своими руками всё хозяйст­во нажил, а ты даже рубля заработать не можешь.

— Ну, рубль-то заработать не велико дело,— говорит сын.

— Что ж, пойди заработай,— говорит отец.— Заработаешь рубль — всё своё хозяйство оставлю тебе в наследство, не зара­ботаешь — гвоздя ржавого после меня не получишь.

Что тут делать? Хочется ленивому наследство получить, а ра­ботать лень. Шуточное ли дело — целый рубль заработать, ког­да он сроду и медяка не нажил?

А спорить с отцом тоже не станешь — уж отец как скажет, так на том и стоит. Отцовское слово — точно гора каменная. Каменную гору не сдвинуть, отцовское слово не изменить.

Ну, а у матери сердце жалостливое. Ведь какой ни на есть, а всё-таки родной сын! Вот и говорит она ему:

— Слушай, сынок, дам я тебе рубль, ты пойди погуляй до вечера, а вечером придёшь, будто с работы, и отдашь отцу деньги.

Лень сыну шевельнуться, да делать нечего — надо идти. Взял он у матери рубль, взял бурдюк с вином, сыру и пошёл се­бе в горы. Целый день ел, пил, на траве лежал, птиц в небе счи­тал, а вечером пришёл домой, подал отцу рубль и говорит:

— Вот, отец, возьми. Не легко мне этот рубль достался, спину разогнуть не могу, так наработался.

Взял отец рубль, повертел, повертел, со всех сторон осмот­рел, с ладони на ладонь перебросил, да и кинул в огонь.

— Нет,— говорит,— не ты этот рубль заработал.

Сын только плечами пожал: «Не веришь — не надо»,— и по­шёл спать.

На другой день дала мать сыну второй рубль и учит его:

— Ты, генацвале, целый день хоть спи, хоть лежи, а будешь возвращаться домой — пробеги немного. Вспотеешь, устанешь — отец и поверит, что ты целый день работал, волю его исполнял, в поте лица деньги зарабатывал.

Жалко ленивому своих ног, а наследства отцовского ещё жальче. Взял он у матери рубль, взял еды-питья и снова отпра­вился в горы. От восхода до заката пил, ел, на солнышке грелся, а вечером, как пришло время домой возвращаться, уж постарал­ся — полдороги бегом бежал.

Прибежал к отцу весь мокрый. Повалился на скамейку и протягивает отцу монету.

— Ну и трудно же мне достался этот рубль,— говорит. — Точно вол, целый день работал. С ног валюсь от усталости.

Взял отец у сына рубль, опять повертел, опять со всех сторон осмотрел и опять в огонь бросил.

— Нет, — говорит, — обманываешь ты меня, сынок. Этот рубль даром тебе достался. Напрасно ты по горам бегал, только зря каламаны  сбил. (Каламаны — деревенская обувь, сделанная из цельной кожи)

А лентяю что? Усмехается: «Не хочешь, мол, так не верь». И завалился спать.

Спит лентяй сладким сном, а мать никак заснуть не может. Видит она, что не обмануть старика, только деньги зря пропада­ют, а сыну всё равно пользы никакой.

На другое утро разбудила она сына и говорит:

— Вот что, сынок, хочешь не хочешь, а надо тебе и вправду поработать. Отца — сам понимаешь — не перехитришь, а слово отцовское — сам знаешь — не изменить.

Нечего делать, пришлось лентяю послушаться. Целую неде­лю работал он на совесть: кому что принесёт, кому в чём подсо­бит, кто ему медяк даст, кто два медяка — так и набрал рубль. Пришёл к отцу и высыпал перед ним полную пригоршню монет. Перебросил старик монеты с руки на руку, послушал, как они звенят, а потом и говорит:

— Нет, сынок, опять ты меня обманываешь. Не ты эти день­ги заработал. — Сгрёб все монеты и кинул в огонь.

Не стерпел тут сын. Бросился он к очагу, голыми руками уг­ли разгребает, из самого огня медяки выхватывает.

— Да что же это такое! — плачет. — Я целую неделю спины не разгибал, с раннего утра до поздней ночи на работе надры­вался, а ты мои деньги в огонь, точно мусор, бросаешь!

Посмотрел на него отец и говорит:

— Вот теперь я верю, что ты сам этот рубль заработал. Чу­жих денег тебе не жалко было, чужие деньги дёшево стоят, а свои — трудом дались, вот ты их и пожалел. Так-то, сынок. Помни мои слова: будешь работать — и деньги будут, и всё у те­бя будет. А не будешь работать, так и чужие деньги тебе не по­могут. Чужому рублю — грош цена.

Тут завещал отец сыну всё своё имущество, а сам ушёл туда, откуда никто не возвращается.

Да будут долгими — в труде и богатстве — ваши дни.

АЙОГА

(нанайская сказка)

Худ. И. КузнецовВ роду Самаров жил один нанаец — Ла.

Была у него дочка Айога. Красивая девочка. Все её очень любили. И сказал кто-то, что красивее Айоги ни в этом, ни в каком другом стойбище ни­кого нет.

Айога загордилась. Стала рассматривать своё лицо. И по­нравилась сама себе. Смотрит, не может оторваться.

Глядит — не наглядится. То в медный таз начищенный смотрится, то на своё отражение в воде любуется. Совсем стала Айога ленивая. Всё любуется собой. Вот однажды говорит ей мать:

— Пойди принеси воды, Айога!

Дочка отвечает:

— Я в воду упаду.

— А ты за куст держись,— говорит ей мать.

— Куст оборвётся! — отвечает Айога.

— А ты за крепкий куст возьмись.

— Руки поцарапаю...

Мать говорит ей тогда:

— Рукавицы надень.

— Изорвутся,— говорит Айога.

А сама всё в медный таз смотрится, какая она красивая.

— Так зашей рукавицы иголкой.

— Иголка сломается!

— Возьми толстую иголку,— говорит отец.

— Палец уколю! — отвечает дочка.

— Напёрсток надень, из крепкой кожи — ровдуги (ровдуга — баранья, козья, оленья шкура, выделанная в замшу).

— Напёрсток прорвётся!

Тут соседская девочка говорит матери Айоги:

— Я схожу за водой, мать.

Пошла и принесла воды.

Замесила мать тесто. Сделала лепёшки. На раскалённом оча­ге испекла.

Увидела Айога лепёшки, кричит:

— Дай мне лепёшку, мать!

— Горячая она. Руки обожжёшь,— отвечает мать.

— Я рукавицы надену,— говорит Айога.

— Рукавицы мокрые.

— Я их на солнце высушу.

— Покоробятся они,— отвечает мать.

— Я их мялкой разомну.

— Руки заболят,— отвечает мать.— Зачем тебе трудиться, красоту свою портить? Лучше я лепёшку той девочке отдам, ко­торая рук своих не жалеет.

Взяла мать лепёшку и отдала соседской девочке.

Рассердилась Айога. Пошла за дверь, на реку. Смотрит на своё отражение в воде. А соседская девочка жуёт лепёшку. Ста­ла Айога на девочку оглядываться. Шея у неё вытянулась — длинная стала. Говорит девочка Айоге:

— Возьми лепёшку. Мне не жалко!

Совсем разозлилась Айога. Зашипела. Замахала руками, пальцы растопырила, побелела вся от злости — так замахала, что руки у неё в крылья превратились.

— Не надо мне ничего-го-го! — кричит.

Не удержалась на берегу, бултыхнулась Айога в воду и пре­вратилась в гуся.

Плавает и кричит:

— Ах, какая я красивая! Го-го-го! Ах, какая я красивая!..

Плавала, плавала, пока по-нанайски говорить не разучилась.

Все слова забыла.

Только имя своё не забыла, чтобы с кем-нибудь её, красави­цу, не спутали, и кричит, чуть людей завидит:

— Ай-ога-га-га! Ай-ога-га-га!

КУКУШКА

(ненецкая сказка)

Вот что было.

Жила на земле бедная женщина. Было у неё четверо детей.

Не слушались дети матери. Бегали, играли на снегу с утра до вечера.

Вернутся к себе в чум, целые сугробы снега на пимах на­тащат, а мать — убирай. Одёжу промочат, а мать — суши.

Трудно было матери.

Вот один раз летом ловила мать рыбу на реке. Тяжело ей было, а дети ей не помогали.

От жизни такой, от работы тяжёлой заболела мать. Лежит она в чуме, детей зовёт, просит:

— Детки, воды мне дайте. Пересохло у меня горло. Принеси­те мне водички.

Не один, не два раза просила мать. Не идут дети за водой.

Старший говорит:

— Я без пимов.

Другой говорит:

— Я без шапки.

Третий говорит:

— Я без одёжи.

А четвёртый и совсем не отвечает.

Сказала тогда мать:

— Близко от нас река, и без одёжи можно за водой сходить. Пересохло у меня во рту. Пить хочу!

Засмеялись дети, из чума выбежали. Долго играли, в чум к матери не заглядывали. Наконец захотел старший есть — за­глянул в чум.

Смотрит он, а мать посреди чума стоит. Стоит и малицу на­девает.

И вдруг малица перьями покрылась.

Берёт мать доску, на которой шкуры скоблят, и доска та хвостом птичьим становится.

Напёрсток железный клювом ей стал.

Вместо рук крылья выросли.

Обернулась мать птицей и вылетела из чума.

Закричал старший сын:

— Братья, смотрите, смотрите, улетает наша мать птицей!

Тут побежали дети за матерью, кричат ей:

— Мама, мы тебе водички принесли!

Отвечает им мать:

— Kу-ку, ку-ку! Поздно, поздно. Теперь озёрные воды передо мной. К вольным водам лечу я.

Бегут дети за матерью, зовут её, ковшик с водой ей протя­гивают.

Меньшой сынок кричит:

— Мама, мама! Вернись домой! Водички на! Попей, мама!

Отвечает мать издали:

— Ку-ку, ку-ку, ку-ку! Поздно, сынок, не вернусь я.

Так бе­жали за матерью дети много дней и ночей — по камням, по бо­лотам, по кочкам.

Ноги себе в кровь изранили. Где пробегут, там красный след останется.

Навсегда бросила детей мать-кукушка.

И с тех пор не вьёт себе кукушка гнезда, не растит сама своих детей.

А по тундре с той самой норы красный мох стелется.

к содержанию