Худ. П.А.ПанченкоОднажды мы, группа геологов, раскинули свой ла­герь вблизи сурочьего городка. Мы не хотели тревожить сурков, но рядом журчал родничок, а другого источника пресной воды не было.

Лагерь разбивался без обычного шума. Палатки ста­вили потеснее — поближе друг к другу. Рядом, вверх по склону горы, тянулись "улицы" сурочьего городка — ряды нор и лысых бугорков — сторожевых постов. Между норами, теряясь в траве, вились звериные тропки, проторённые, утрамбованные лапами и до блеска сглаженные толстыми сурочьими животами.

Два дня сурки почти не показывались. Мелькнёт из­редка в норе потешная мордочка, блеснёт угольками любопытных глаз, свистнет и, испугавшись собственной смелости, спрячется.

Мы старались не беспокоить зверьков. Далеко сторо­ной обходили норы, когда шли на работу или возвраща­лись в лагерь. Машину останавливали метрах в ста от палаток. Шофёра и не заставишь подъехать ближе. Он говорил: "Влезли без спроса в чужой посёлок да ещё шуметь будем, газом воздух отравлять. Соседи к чисто­му, степному привыкли"

Постепенно сурки освоились. На третий день наибо­лее смелые уже вылезли из нор и столбиками стали на своих сторожевых бугорках. Пересвистывались меж собой, зорко наблюдая за нами. Через неделю сурки убедились в безвредности людей и занялись своими обычными по­вседневными делами: паслись, делали зимние запасы, ремонтировали свои подземные домишки, играли, грелись на солнце.

Худ. П.А.ПанченкоЖизнь двух городков — постоянного сурочьего и вре­менного геологического — наладилась.

Шофёр Сергей Николаевич Туморин с особой лю­бовью относился к соседям. Он сам никогда не нарушал границу между "городами" и строго следил за нами, чтобы и мы даже случайно не ступили на чужую терри­торию. В свободное время Сергей Николаевич в бинокль наблюдал за сурками, что-то записывал в свою книжеч­ку. Иногда он делился с нами своими наблюдениями:

— Всего в городке 228 душ.

— Под красным камнем два совсем маленьких появи­лись.

— Утром чужак забрёл. Наши, все до одного, стали его гнать. Дружный народ.

Однажды в ста метрах от лагеря палатка появилась. С вечера не было, а утром стоит. Выросла, как гриб. Люди подле неё копошатся, костёр разводят, котёл над ним подвешивают. Мотоцикл рядом стоит.

Худ. П.А.ПанченкоТуморин первым увидел чужих, пошёл познакомиться.

Может, людям в чём помочь надо; может, нужду в чём незнакомцы испытывают? В степи так положено: чужой ли, свой — предложи помощь и сам прими её, если нуждаешь­ся. Люди же!

Вернулся Туморин сердитым, озабоченным.

— Сурколовы,— сказал он, — душегубы. Одних капканов штук пятьсот. Мотоцикл. Казаны для вытапливания жира. С такой техникой на двести километров в округе изве­дут зверят.

Заволновались мы — жители полотняного городка:

— Да как они смеют?!

— Не по-соседски это!

— Прогнать их...

Сергей Николаевич махнул рукой:

— У них всё по закону: разрешение на охоту есть, говорят. Только я их предупредил по-хорошему: „Если у наших соседей поставите капканы — самолично вашу па­латку в лапшу порублю, а казаны — в черепки". Обещали не трогать наших.

Через неделю, возвращаясь в лагерь, я ещё издали заметил исчезновение чужой палатки. Подошёл поближе и удивился: палатки нет, а на том месте, где она стояла, в беспорядке валяются палаточные стойки, канистры из-под бензина, капканы. Видно, сурколовы так поспешно соби­рались в путь, что даже шкурки забыли. Целая связка просушенных шкурок лежала на траве.

Худ. П.А.Панченко

Сергей Николаевич в тот день оставался в лагере, машину ремонтировал. Я спросил его:

— Куда сурколовы делись?

Он, не отрываясь от работы, неопределённо пожал плечами и молча указал куда-то разводным ключом.

— А, случаем, не вы, Сергей Николаевич, поторапли­вали их при отъезде? Больно уж быстро они собрались. Как бы неприятностей не было; вы сами говорили — у них всё по закону...

— Так это они говорили, а на деле оказалось: нет у них никакого разрешения. Я только сказал им, что вы в милицию поехали, вот-вот должны подъехать с мили­ционером и охотничьим инспектором — они скорее убегать. Что на мотоцикл не поместилось — бросили.

Худ. П.А.Панченко

— И как это вы, Сергей Николаевич... без причины-предлога? ..

— Ну почему же без причины? Причину я утром в нашем городке нашёл. Вон она в вашей палатке, в ящи­ке сидит, причина-то...

В палатке, в ящике из-под печенья сидел маленький сурчонок. Правая передняя лапа зверушки была раздроб­лена капканом. Капкан лежал рядом с ящиком.

Когда мы приподнимали мешок, наброшенный на ящик, сурчонок встал на задние лапы, пронзительно свистнул и как-то по-поросячьи захрюкал: "Кьчу-чу; кучук-чук".

В лечении маленького калеки, получившего кличку Кучук, принимало участие всё население полотняного городка. Присыпание раны стрептоцидом, подгонка и накладка лубков, попытки бинтовать — были процедурами мучительными и для пациента и для "врачей". Сурок, конечно, не понимал, что мы хотим ему добра. Он сер­дился, срывал бинты вместе с кожей, грыз свою больную лапу. Когда мы брали его для очередной перевязки, он падал на спину, закрывал голову лапами, пищал, хрюкал, а из-за длинных загнутых когтей устрашающе торчали четыре огромных зуба.

Я выполнял обязанности главного хирурга. Руки мои вскоре покрылись ссадинами, царапинами и ранами. Когда впервые Кучук, удачно выбрав момент, прокусил сразу три пальца на моей руке, я растерялся, вскрикнул от бо­ли, попытался тряхнуть рукой. Это было не легко: сурок висел, намертво стиснув зубы на моих пальцах. Много времени прошло, пока кто-то догадался карандашом раз­двинуть челюсти зверька. Шрам на руке остался на всю жизнь.

После этого случая, прежде чем приступить к пере­вязке, на сурка набрасывали мешок, пеленали его когти­стые лапы, в рот закладывали тряпочный жгут, а потом только принимались за лечение.

Худ. П.А.Панченко

Первые дни Кучук решительно отказывался от еды. Он сидел в ящике, наполовину зарывшись в сено, и сви­репо хрюкал на людей. Мы бросали в ящик капусту, морковь, печенье... Сурок не притрагивался к пище. Го­лодал он целую неделю, а через неделю, когда я про­тянул осторожно ему капустную кочерыжку, он сердито свистнул и выхватил её из моей руки. А ещё через де­сяток дней он уже без злости брал здоровой лапой из рук пищу и принимался за еду.

Осенью, возвращаясь домой, я взял сурка с собой. Пять дней ехал он в кузове автомашины в своём ящике, набитом свежим сеном. На остановках я его звал: "Кучук, Кучук!" и, если он откликался свистом, кормил его. За дорогу мы окончательно подружились.

Дома я поселил сурка на открытом балконе. Первое время он пугался уличного шума, вздрагивал от частых автомобильных сигналов, закрывал голову лапами. Потом освоился, смирился с новыми условиями.

Скоро Кучук знал время моего возвращения с работы. К пяти часам он вылезал из своего ящика и подходил к балконной двери. Стоял, царапаясь в дверь и ласково посвистывая. Ждал. Если я немного задерживался, он волновался и начинал свистеть так, что прохожие недо­уменно оглядывали окна третьего этажа, ожидая увидеть десяток мальчишек-свистунов. Встречал меня так, будто не виделись мы с ним целый месяц.

Лапа у него срослась неправильно, криво. На четырёх лапах ходить ему было тяжело, поэтому он предпочитал шагать по-медвежьи: на двух задних. Зацепится передней за мою руку и переваливается рядом — гуляет по двору. Только по лестнице приходилось нести его: почему-то пугался ступенек,

Питался Кучук только сухим кормом, молоко и воду не пил. Вероятно, капуста и морковка вполне утоляли жажду. Но однажды я, в порядке опыта, налил в его чашку какао, сурок шевельнул хоботком носа, подошёл к чашке и вдруг неумело, захлебываясь, чихая, начал пить. С этого дня, услышав запах полюбившегося ему какао, он кричал: "Ку-чук, ко-чу, хо-чу!"—и царапал лап­кой свою чашку.

Худ. П.А.Панченко

А между тем по утрам усиливались заморозки, изред­ка срывался снежок — вплотную подступала зима. И с каж­дым днём всё менее подвижным становился мой дружок. Его будто стала одолевать лень. Перестал встречать меня; на мой голос отзывался не сразу и очень неохотно вылезал из своего дома-ящика, для утепления обитого кошмой.

Однажды утром я вышел на балкон и позвал Кучука. Он не отозвался. Я приподнял одеяло, закрывавшее ящик, — на сене лежал, свернувшись клубочком, окоченев­ший сурок. Я внёс его в комнату, положил на подушку поближе к печке, попытался влить ему в рот тёплое ка­као, растирал руками застывшие лапы... Он оставался неподвижным, без малейших признаков жизни.

Днём с работы позвонил Сергею Николаевичу — сооб­щил ему о смерти нашего общего приятеля. Договорились вместе вечером похоронить сурка.

Пришли вечером, открываем дверь в комнату, а нам навстречу... "Хочу-куч-кучук!" Он и не собирался умирать. Просто, как и положено суркам, впал в зимнюю спячку. Заснул. Все его родичи засыпают, забравшись в тёплые норы, еще в сентябре. А наш Кучук, попав в непривычные условия, долго боролся со сном и только в ноябре заснул.

Зиму он так и провёл в комнате.

Сурок, свернувшись клубком, крепко спал в ящике. Два-три раза в неделю он полупросыпался, расправлял окостеневшие лапки, не раскрывая глаз, вяло жевал при­готовленную ему пищу и, повернувшись на другой бок, снова засыпал.

Окончательно пробудился Кучук в конце апреля. Це­лый месяц он непрерывно жевал — восстанавливал силы. Ел всё: хлеб, печенье, свёклу, конфеты, борщ, даже. .. сосиски. И по ночам из ящика доносился звук жующих челюстей: он и в темноте продолжал жевать.

Весной, уезжая в экспедицию, я взял с собой Кучука. Дней пять он жил со мной в палатке. Днём бродил по лагерю, не выходя за его границы, на ночь, едва солнце касалось горизонта, укладывался спать под кроватью в палатке...

А лагерь стоял на прошлогоднем месте, рядом с су­рочьим городком. Однажды утром Кучук прислушался к пересвисту соседей, вышел из лагеря и ночевать в па­латку не вернулся.

Через два дня, к вечеру, прибежал, царапнул меня лапой, требуя еды, наспех, торопливо пожевал и надолго исчез.

Вторично он появился только через три месяца — в кон­це августа. Пришёл к моей палатке и крикнул: "Ку-чук". За лето он очень вырос, растолстел. Шерсть на его шубке стала длинной, шелковистой. Я покормил Кучука последний раз и простился с ним. На следующий день мы уехали.

Худ. П.А.ПанченкоИ вот, спустя три года, мы вновь ехали по знакомым местам.

ЛОСЁНОК

(А. Мусатов)

Худ. В. КульковРебята прощались с лосёнком.

Утром они пришли к колхозной ферме и сгрудились около изгороди, за которой виднелись разномастные телята: пегие в крапинках, чёрные в белых чулках, рыжие со звёздчатыми лы­синами на лбу.

Радуясь приветливому утреннему солнышку, телята обнюхи­вали землю, щипали молодую траву, пробовали бодаться и,смеш­но взбрыкивая задними ногами, гонялись друг за дружкой.

Но лосёнок оставался ко всему равнодушным.

Был он под стать телятам, только крупнее, голенастее и бо­лее светлой золотистой масти.

Лосёнок стоял в углу загона, просунув точёную голову меж­ду жердями, и тоскливо смотрел на синеющий невдалеке лес, словно ждал, что вот-вот его позовут оттуда.

— Скучает лесовичок... домой ему хочется,— грустно сказа­ла Лидка Шумакова, белобрысая, с коротко остриженными волосами девчонка:— Ешь, лосик... Угощайся напоследочки...

Худ. В. КульковПротянулись к лосёнку руки и других ребятишек: ему сова­ли в губы хлеб, варёную картошку, сахар.

— А как ты думаешь...— хмуро отозвался Вовка Пахомов,— поживи в этом закутке с телятами — от тоски зачахнешь.— И, отобрав у ребят еду, принялся сам кормить лосёнка: был Вов­ка ревнив и не хотел, чтобы в этот последний час кто-нибудь другой ухаживал за его любимцем.

А попал лесовик к ребятам так.

Весной, возвращаясь из школы, они заметили у лесного разъезда лосёнка. Перемахнув железнодорожное полотно, он неожиданно угодил в незакрытую яму с битумом. Все его по­пытки выбраться из густой вязкой чёрной массы оказались тщетными. Животное выбивалось из сил.

Перепуганные ребята бросились звать взрослых. На помощь пришли лесник дядя Вася Прошин, железнодорожники, шофёры с проезжавших мимо грузовиков. С трудом они вытащили по­павшего в яму лосёнка, обмыли соляркой и отпустили.

Но измученный, дрожавший лосёнок никуда не уходил, и ребята привели его в колхозный телятник. Здесь его отогрели, накормили, и с этого дня школьники принялись ухаживать за лосёнком. Особенно привязались к нему Вовка, Лидка и Петька. Их даже прозвали лосиными «кормилками» и «няньками». Они поили его молоком, болтушкой, приготовленной для телят, уго­щали молодой травой. Лосёнок вскоре окреп и начал быстро опережать в росте телят, с которыми целыми днями пасся в загончике около фермы. Был он подвижный, резвый, как все малыши, и частенько затевал с телятами озорные, беспокойные игры.

И вот настало время отпустить его на волю.

Вовка открыл воротину в изгороди, достал из кармана ку­сок хлеба и поманил за собой лосёнка. Но тот и без по­дачки охотно вышел из загона и зашагал рядом с Вовкой к лесу.

Все ребята гурьбой направились следом за ними.

Лосёнок толкал Вовку мордой в плечо, выхватывал у него из рук куски хлеба и косил глазами по сторонам.

А лес был всё ближе и ближе. Вот уже повеяло от него свежестью, разогретой смолой, хвоей, донесло мерный, спокой­ный шум ветвей и листьев.

Вовка скормил лосёнку последний кусок хлеба, потрепал его по гладкой, атласной шее.

— Ну, лосик, пошёл... До свидания. Может, ещё и свидимся!

Чуть помедлив, лосёнок скосил на него светло-коричневый глаз, потом задрал голову, издал призывный трубный звук, словно извещал своих лесных сородичей, что он возвращается домой. И стройный, длинноногий, легко побежал к лесу.

Худ. В. Кульков

Вскоре подросших телят перевели пастись к опушке леса, на поляну с сочной травой. С неделю они паслись спокойно, а по­том из стада молодняка неожиданно пропали два телёнка.

— Вот непутёвые,— расстроилась телятница тётя Поля.— Не иначе, как в лес улизнули.— И она попросила ребят заня­ться поисками беглецов,

Два дня подряд Вовка, Лидка и Петька разыскивали телят в ближнем лесу, но их и след простыл.

— А может, они в дальнюю Субботинскую рощу убежали... И заблудились там,— сказал Вовка.— Надо ещё поискать.

Наутро ребята отправились в Субботинскую рощу. Осмот­рели лесные поляны, вырубки, овраги, но телят нигде не было.

— Наверное, их волки задрали,— сокрушённо вздохнула Лидка.— Прощайте, наши телятки!

Усталые, невесёлые возвращались ребята обратно в деревню.

И тут на опушке леса они заметили трёх телят. Один, по­крупнее, золотистой масти, размашистым шагом шёл впереди, а двое, поменьше ростом, чёрные, с белыми пятнами на лбу и в белых чулках, трусили за ним следом.

— Ой, ребята! — вскрикнула Лидка. — Да ведь это лосёнок! А с ним телята наши, беглецы. Так вот они какого дружка нашли!

Не замечая ребят, лосёнок с телятами пересекли болотистую луговину и направились к загончику около телятника.

Ребята бросились к ним навстречу, протянули куски хлеба и поманили за собой. Потом открыли ворота в изгороди. Ло­сёнок остановился, пропустил мимо себя телят в загончик и даже подтолкнул их головой.

Ребята принялись угощать лосёнка хлебом, гладить.

— Молодец, лосик! — сказала Лидка.— Спасибо тебе, что бег­лецов привёл!

Шершавые губы лосёнка окунулись в ребячьи ладони, он быстро съел весь хлеб, почмокал губами, потом поглядел на телят в загончике, фыркнул, словно хотел сказать: «Ну, вот и всё... Погуляли, побегали, теперь дома живите. А мне пора...» — и неторопливо побежал к лесу.

Месяца через два ребята вновь встретились с лосёнком. Но какая же горькая это была встреча!

Однажды, собирая в лесу грибы, ребята услышали в лесу глухой выстрел.

Все помчались на звук выстрела и вскоре обнаружили в мо­лодом осиннике раненого лосёнка.

Худ. В. Кульков

Выбросив в сторону сильные ноги, он лежал на примятой траве.

Заметив ребят, лосёнок взглянул на них тоскующими глаза­ми, судорожно дёрнулся и попытался встать на ноги.

— Лежи, лосик, лежи,— успокоил его Вовка.— Эх, сколько из тебя крови-то ушло!

Из рваной раны на шее натекла тёмная лужа. Над ней противно гудели зелёные мухи.

Вовка бросился к сторожке лесника и вскоре привёл дядю Васю Прошина.

Дядя Вася обработал рану лосёнка спиртом, смазал йодом, наложил повязку.

— Это как первая помощь,— сказал он.— А теперь надо бу­дет ветеринарного врача позвать.

— Кто же его так, лосёнка-то? За что? — с горечью спроси­ла Лидка.

— Если бы знать,— нахмурился лесник.— Не иначе, как бра­коньеры безобразничают. Сейчас лето, охота запрещена, а они глухарей бьют, белок, зайцев. Теперь вот на лосёнка руку под­няли.— Он посмотрел на ребят: — А вы молодцы, что браконье­рам помешали. Не то бы они лосёнка совсем добили.

— А что с ним теперь будет? — спросил Вовка.

— Станем лечить, ухаживать,— сказал дядя Вася.— Давайте для начала переправим его к моей сторожке.

Дядя Вася и ребята соорудили из жердей большие носилки, положили на них лосёнка и понесли к лесной сторожке.

С этого дня они стали ухаживать за раненым животным. Давали ему лекарства, которые получали от колхозного ветери­нара, делали перевязки, поили и кормили его.

Худ. В. Кульков

От дяди Васи ребята узнали, что лосёнок больше всего лю­бит молодые побеги осин, ивняка, ольхи, и целыми охапками притаскивали ему вкусную еду.

И очень им хотелось узнать, какой же недобрый, злой че­ловек посмел выстрелить в беззащитного лосёнка.

Но выследить никого не удавалось. В лесу бродили грибни­ки, ягодники, сборщики лекарственных трав, иногда появлялись туристы из города или проезжал на подводе приёмщик грибов старик Анисим Печёнкин. Но никто из них с ружьём не по­казывался, и никаких выстрелов в лесу не было слышно.

Однажды Вовка вместе с Лидкой и Петькой отправились за кормом для лосёнка.

К речке тянулся пологий лесистый спуск. Вскоре он перешёл в старую вырубку, заросшую берёзовым и осиновым подростом, высокой травой. Было жарко, солнце припекало, над вырубкой струилось зыбкое марево, одуряюще пахло разогретыми травами.

Неожиданно Лидка схватила мальчишек за руку и кивнула в сторону.

Метрах в ста от них, у невысокой ёлочки с молоды­ми светло-зелёными побега­ми-свечками, чуть приметно шевелилось что-то серое. Ре­бята вгляделись — серое пе­ремежалось с бело-жёлтым.

— Это же зайчиха,— до­гадался Вовка.— Детёнышей кормит. И верно, в подбрю­шье зайчихи к молочным соскам тыкались мордочка­ми и подёргивали ушами от удовольствия два зайчонка.

— Обеденный час у них,— шепнула Лидка.— Ишь как стараются!

Вдруг над ребятами мелькнула огромная крылатая тень. Они подняли головы и увидели здорового коршуна, который камнем падал на зайчиху с детёнышами.

Худ. В. Кульков

Они поглядели вдоль дороги и шагах в двухстах от телеги заметили самого Анисима.

Высокий, сутулый, с окладистой бородой, тот шёл неторопли­во, изредка оглядываясь, потом остановился, нагнулся, что-то поднял и повернул обратно. Вовка ахнул — в руках у Печёнкина оказалась зайчиха. Уши её почти касались земли.

Выскочив из-за куста, Вовка бросился навстречу Печёнкину.

— Дядя Анисим, что это? Кто стрелял?

— А-а, ребятишки... Вы откуда свалились? — Анисим на миг остановился. Вновь оглянулся, потом сокрушённо вздохнул и продолжал шагать к телеге.— Да вот зайчиху прикончили... Видать, из-за кустов кто-то бабахнул. Я было вдогонку за ним, кричу, шумлю, а того и след простыл...

Он встряхнул тушку зайчихи за задние ноги, и чёрная кровь часто-часто закапала на дорогу.

— А может, она ещё живая? — жалобно спросила Лидка.— Вылечить можно...

Анисим махнул рукой.

— Куда там... Такой заряд влепил... прямо в голову.— И он принялся ругать тех озорников, которые, не считаясь с тем, что охота запрещена, истребляют лесную живность.— Ружья у них, разбойников, поотбирать.

Подошли к телеге. Ребята и Лидка растерянно смотрели на мёртвую зайчиху.

— Забрали бы вы её,— предложил Анисим. — Можно суп сварить! Я-то до зайчатины не большой охотник.

— Нет, нет! — замахал руками Вовка.— Не возьмём.

— А у зайчихи-то детёныши остались,— вспомнила вдруг Лидка.— Вот бы найти их!

— А что... Пошли бы да пошукали,— посоветовал Анисим.

— Не найдёшь, разбежались, поди,— отозвался Вовка.— А вот про зайчиху дяде Васе надо сказать. Это, наверное, один и тот же палил... кто и в лосёнка тогда.

— Где там — один и тот же,— усмехнулся Анисим.— Их, беззаконников, теперь полно развелось. А леснику надо сказать, надо. Пусть меры примет...— Он сел на телегу, подобрал вож­жи и тронул лошадь:— Ты бы добежал, Вовка, пока не по­здно...

Но Вовка никуда не уходил и молча шагал с Петькой и Лидкой за подводой, исподлобья наблюдая за Печёнкиным.

Кто же всё-таки стрелял в зайчиху? Неужели Анисим так ни­кого и не заметил?