КТО О ЧЕМ ПОЁТ
(В. Бианки)
Рис. Н. Чарушина
Слышишь, какая музыка гремит в лесу? Слушая её, можно подумать, что все звери, птицы и насекомые родились на свете певцами и музыкантами.
Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каждого голос есть. Вот послушай, чем и как поют безголосые.
Рис. Н. Чарушина
Лягушки на озере начали ещё с ночи.
Надули пузыри за ушами, высунули головы из воды, рты приоткрыли...
— Ква-а-а-а!—одним духом пошёл из них воздух.
Рис. Н. Чарушина
Услыхал их Аист из деревни, обрадовался: «Целый хор! Будет мне чем поживиться!» И полетел на озеро завтракать. Прилетел и сел на берегу. Сел и думает: «Неужели я хуже лягушек? Поют же они без голоса. Дай-ка и я попробую».
Поднял длинный клюв, застучал, затрещал одной его половинкой о другую, то тише, то громче, то реже, то чаще: трещотка трещит деревянная да и только! Так разошёлся, что и про завтрак свой забыл.
Рис. Н. Чарушина
А в камышах стояла Выпь на одной ноге, слушала и думала: «Безголосая я цапля! Да ведь и Аист — не певчая птичка, а вон какую песню наигрывает».
И придумала: «Дай-ка на воде сыграю!»
Сунула в озеро клюв, набрала полный воды да как дунет в клюв! Пошёл по озеру громкий гул:
— Прумб-бу-бу-бумм!.. — словно бык проревел.
«Вот так песня! — подумал Дятел, услыхав Выпь из лесу. — Инструмент-то и у меня найдётся: чем дерево не барабан, а нос мой чем не палочка?»
Рис. Н. Чарушина
Задом упёрся, передом откинулся, размахнулся головой — как задолбит носом по суку! Точь-в-точь барабанная дробь!
Вылез из-под коры Жук с предлинными усами. Закрутил, закрутил головой, заскрипела его жёсткая шея — тоненький-тоненький писк послышался.
Пищит усач, а всё напрасно: никто его писка не слышит. Шею натрудил, зато сам своей песней доволен.
А внизу под деревом из гнезда вылез Шмель и полетел петь на лужок.
Рис. Н. Чарушина
Вокруг цветка на лужку кружит, жужжит жилковатыми жёсткими крылышками, словно струна гудит.
Разбудила шмелиная песня зелёную Саранчу в траве.
Стала Саранча скрипочки налаживать. Скрипочки у неё на крылышках, а вместо смычков — длинные задние ножки коленками назад. На крыльях — зазубринки, а на лапках — зацепочки.
Трёт себе Саранча ножками по бокам, зазубринками за зацепочки задевает — стрекочет.
Саранчи на лугу много: целый струнный оркестр.
Рис. Н. Чарушина
«Эх, — думает Долгоносый Бекас под кочкой, — надо и мне спеть! Только вот чем? Горло у меня не годится, нос не годится, шея не годится, крылышки не годятся, лапки не годятся... Эх! Была не была — полечу, не смолчу, чем-нибудь да закричу!»
Выскочил из-под кочки, залетел под самые облака. Хвост раскрыл веером, выпрямил крылышки, повернулся носом к земле, понёсся вниз, переворачиваясь с боку на бок, как брошенная с высоты дощечка. Головой воздух рассекает, а в хвосте у него тонкие, узкие пёрышки ветер перебирает.
И слышно с земли, будто в вышине барашек запел, заблеял.
А это Бекас.
Отгадай, чем он поёт?
Хвостом!
ДВОР НЕПУГАНЫХ ПТИЦ
(К. Киршина)
Худ. Г. Е. НикольскийА мы переехали на новую квартиру! Мама с папой всё ходят и смотрят на стенки, на потолок. Никак не насмотрятся. И я тоже рада. Теперь хоть бегом бегай, стулья не выставляют острых углов.
Только и старую квартиру я всё равно не забуду. А наше окно даже во сне видела.
Мама сама говорит: «Это было не окно, а настоящее чудо».
Снаружи рос мохнатый ка-ли-фор-ний-ский клён. Он доставал длинной веткой — мама говорит: «лапой» — до самого окна. И тихонько шуршал по стеклу листьями.
Распахнём, бывало, обе створки, а клён тянется к нам и дышит. Прямо в лицо дышит, так прохладно- прохладно.
Солнышко процеживалось сквозь листья, и свет у нас в комнате был немножко зелёный. Но и золотые пятнышки проскакивали. На полу и на столе шевелились тени. Подкрадывались к светлым пятнышкам. А те убегали, перепрыгивали то туда, то сюда.
Мама говорила: «Братцы! Мы же с вами будто не в городе живём. А знаете где? В избушке лесника...»
Худ. Г. Е. Никольский
Осенью, когда листья опадали, в комнате делалось всё светлее и белее. Но тут начинались новые чудеса. Добрый клён подставлял свою лапу синицам. Они садились на неё целыми стайками.
«Здравствуйте, приятели! — говорила мама. — Счастливой вам зимовки!»
В нашей форточке открывалось тогда птичье кафе под названием: «Тень-тень». Мы клали туда дощечку и насыпали на неё семечки-подсолнушки.
Гостей не приходилось долго ждать. Они бочком подбирались по ветке ближе и ближе к окну. Подбираются,
а сами быстро-быстро оглядываются, вертятся во все стороны. То прижмутся к ветке комочком, то выпрямятся на тонких ножках, будто встанут на цыпочки.
«Ну и нарядные, ну и щеголихи!» — говорила мама. И верно, нарядные.
Худ. Г. Е. Никольский
Чёрные шапочки надвинуты на самый клювик. Чёрные нагрудники у всех. Зелёные спинки. А на крыльях полоски. Смотришь, не насмотришься!..
Нет, они не бросались на угощенье все сразу. Слетит с ветки одна синица, юркнет в форточку, схватит семечко и — снова на ветку. Прижмёт лапкой семечко к ветке, долбит клювом кожурку — прямо как молоточком — достаёт вкусное зернышко. А в кафе залетает другая, потом третья. По очереди!
Я думала, что все птицы так. Но вот нагрянули к нам воробьи. Шум подняли, писк! Дерутся, выхватывают семечки один у другого.
«Эх вы, баламутники! — сказала мама. — Кто же врывается такой оравой? Учились бы деликатности у синиц. Тоже ведь вашего, воробьиного семейства, а ни суеты, ни драки, любо-дорого».
Залетела к нам однажды синица, чем-то на своих родственников не похожая. Сначала я никак понять не могла — чем? А потом присмотрелась — да ведь она без хвоста! Правда-правда — только серая пушинка завивается сзади.
Так и стали звать эту синицу — Бесхвостик!
Может, она у кошки в лапах побывала? Кто знает. Но характер у неё, по-моему, от этого не испортился. Такая же, как все, вертунья.
Худ. Г. Е. Никольский
Сидит как-то Бесхвостик в кафе и роется в семечках: одно схватит — выплюнет, второе склюнет — вышвырнет.
Вдруг вспорхнула на доску ещё одна синица и скоком-скоком, грудью вперёд — на Бесхвостика. Та — прыг в сторону и вниз повисла, держится за край кормушки обеими лапками. А задира всё наскакивает да наскакивает, даже крылья растопырила. Пришлось Бесхвостику ни с чем улететь. Наверно, задира её за свою не признала, вот и прогнала.
— Ишь, какой хозяин пичугин, — засмеялась мама, которая тоже всё это видела.
Я рассердилась: что ещё за хозяин выискался, не дал Бесхвостику семечко выбрать. Но мама сказала:
— Поделом. Не копайся, не задерживай очередь.
Этого Хозяина Пичугина я с тех пор приметила. Он большой. И шапочка у него не вся чёрная — на затылке жёлтое пятно. Будто кто-то обмакнул палец в краску и припечатал ему на головку.
Появились у нас тогда и другие знакомцы.
Худ. Г. Е. Никольский
Была Старушка — толстенькая такая. Вкатится в кафе пухлым шариком, сгорбится, крылышки на спине — точь-в-точь бабушкина шаль с каймой.
Ещё была немножко взъерошенная — С Начёсом Хохолок.
Вроде нашей соседки Маринки, которая свою чёлку наоборот расчёсывает — снизу вверх. Склонит эта синичка набок головку, блеснёт чёрным глазком — опять как Маринка перед зеркалом.
Худ. Г. Е. Никольский
Случилось так, что ветер сдвинул дощечку. И наше кафе сломалось. Упала дощечка на подоконник между рамами, как в стеклянный колодец. Конечно, и семечки туда же просыпались. А из комнаты окно не открывалось, его на зиму замазкой промазали. Что делать?
Пока мы раздумывали, С Начёсом Хохолок села на дверцу форточки. Видно, она была разведчица. Повертелась-повертелась и храбро нырнула вниз. Слетела сначала на ручку рамы, потом — на подоконник. Оттуда с добычей в клюве — опять на ручку, на дверцу, на ветку.
И в точности так же, по трём ступенькам — дверца, ручка, подоконник, — стали сновать другие синицы. Значит, сидели в сторонке и запоминали, что делает разведчица. Вот какие умницы!
Весело было у нас по утрам. Особенно, когда воскресенье и папа с мамой не идут на работу. Проснёмся и слушаем синичье теньканье. И начинаем придумывать, на что оно похоже.
— Это тоненькие стальные спицы задевают друг дружку, — говорит мама. — Зиме чулки вяжут. Собирают в дорогу. Далеко ей топать, на Северный полюс.
И мне кажется, будто это моя Старушка — В Шали С Каймой сидит где-то со спицами и клубком шерсти...
— А вот и весенняя капель, — скажет мама в другой раз. — Слышите, капельки-горошинки падают в ледяную лунку: звень, звень, звень.
— Капель! — удивляется папа. — Да ты посмотри на окно, как его заузорило. Мороз-то на дворе какой! С белым блеском, с хрустом, с треском.
Но мама стоит на своём:
— Ну и пусть мороз. А синицы не зря твердят: «Что ни день, что ни день, что ни день!» Это про весну — она ведь всё ближе, что ни день. Я синицам верю, они высоко летают, им видней.
Худ. Г. Е. Никольский
«Не Бесхвостик ли это весну торопит? — думала я.— Ей, поди-ка, холоднее других, с одной пушинкой-то сзади...»
Мы встаём, принимаемся за дела. Я одеваюсь, умываюсь, а сама всё пою:
Звень-звень, что ни день,
Звень-звень, что ни день!
А папа смеётся:
— Выдумщицы вы у меня девчонки!
Один раз я услышала какое-то чудное теньканье. Больно уж громкое и уши режет. Поглядела из окна во двор. А там — незнакомый мальчишка. Задрал голову — не знаю, как только шапка на голове держится. Меня не видит, шарит быстрыми глазами по нашему клёну. И клетка в руках.
Это он птичек подманивает!
Побежала я на крыльцо и мама за мной. А мальчишка во дворе уже не один. С ним начал разговор дедушка Егор Иваныч, наш сосед с нижнего этажа.
— Та-ак. Стало быть, одни люди с кормушкой, а ты, тут как тут, с ловушкой?
И я скорей крикнула:
— Как не стыдно! Уходи со своей клеткой!
А мама дёрнула меня за рукав и шепнула:
— Погоди.
— Погодите, — остановила она и Егора Иваныча. — Надо объяснить человеку. Видишь, парень, какое дело: ведь у нас тут заповедник.
— Ну да-а! — не поверил мальчишка.
— Да, мам? — удивилась и я.
— А как же? Двор Непуганых Птиц, — сказала она.
— И я про то же толкую, — подхватил Егор Иваныч. — Пичуги, говорю, нам доверяют, так будь добр, не роняй нашего авторитету.
Худ. Г. Е. Никольский
Мальчишка топтался на снегу и ворчал себе под нос:
— Запове-едник! Тогда уж охрану поставьте. Напишите на заборе: сюда, мол, нельзя, строго воспрещается.
Егор Иваныч приложил к уху руку в толстой варежке:
— Чего-чего? Давай погромче, не стесняйся. Охрану тебе надо? А если просто — на совесть?
— Вот именно! — обрадовалась мама. — Очень просто: на совесть...
Видели вы когда-нибудь, как моргает филин на свету? Хлоп-хлоп глазищами. Я видела в живом уголке. Вот и этот мальчишка в точности так же: хлоп, хлоп.
Худ. Г. Е. Никольский
А потом, с клеткой под мышкой, зашагал со двора, — с нашего Двора Непуганых Птиц.
...Тот старый дом уже снесли, на его месте строится новый, большой. Мы живём на другой улице, на пятом этаже. Никакой клён не дотянется до наших окон.
— Зато у нас неба много, — говорит мама. — И облака теперь наши и звезды.
— А синицы? — спрашиваю я.
— Синицы на лето в лес улетели. А что будет осенью, — увидим, — отвечает мама. — По-моему, — говорит,— было бы кафе, а гости явятся. Что для них, крылатых, какой-то пятый этаж?
Может, те самые прилетят, которые дружили с нами на старой квартире?..
А может, у других окон будут виться и тенькать мои Бесхвостик и Старушка, и разведчица С Начёсом Хохолок, и Хозяин Пичугин с жёлтым пятном на макушке.
Если вы их увидите, знайте — они доверяют людям.