НОЧНАЯ РАДУГА

(А.Д. Дорофеев)

Худ. Т. Соловьева— Поедешь в Среднюю Азию,— сказал мне старший реставратор.— Вот инструменты,— го­ворил он, собирая меня в дорогу.— Скальпель, кисточка, ножницы.

Из прозрачного стеклянного шкафчика появлялись осле­пительно острые ножи, которыми обычно работают врачи.

— Вот материалы: гипс, мел, чудесный клей «ЯГА».— Он отсыпал в белые стаканы порошки, отливал похожий на сметану клей.

Я всё оборачивал ватой и укладывал в деревянный ящик.

РЮМКИ, ЗОНТИКИ И КОНФЕТЫ

На ящике, в который мы упаковали инстру­менты и материалы, были нарисованы перевёр­нутые рюмки и зонтики.

Мне казалось, они хорошо маскируют ящик: ясно, что там рюмки да зонтики.

Но старший реставратор вдруг написал на свободном месте: «Конфеты «Каракум».

— А то подумают, что ты везёшь огнеопасные мате­риалы.

К нашему вагону мы подошли лёгкой походкой, будто никакого ящика при нас не было.

Проводник в серой рубашке с погонами глядел вдоль состава.

Когда мы заносили ящик, что-то стеклянно звякнуло.

— Сервиз? — оживился проводник.

— Рюмки! — вдруг ответил я.

— И зонтики,— разъяснил старший реставратор.

Поезд тронулся. Уплыл старший реставратор, который махал мне рукой. Уплыли и другие люди, которые кому-то махали руками.

А потом мимо поплыли люди, которые руками не махали, а просто шли по своим делам.

И никто из них не знал, что в этом поезде я с ящиком «Конфеты «Каракум» еду в Среднюю Азию, в далёкую пустыню Каракум.

ЧЕРНЫЙ "СЬ"

Худ. Т. СоловьеваВ дороге я читал книгу о Средней Азии. Хоте­лось узнать, что ждёт впереди.

Впереди была пустыня Каракум — Чёрные пески.

В Чёрных песках, узнал я, есть Чёрные горы — Карадаг, Чёрная река — Карадарья и Чёрное озеро — Кара-Куль.

Неподалёку от озера разводят каракулевых овец. Шерсть у них вся в крутых завитках, закорючках. Отсюда и по­шло — каракули писать! Иной раз заглянешь в тетрадку, а там будто кудрявые барашки разгулялись.

Живёт в пустыне Каракум маленький паучок с ноготок. Зовут его Кара-Курт — Чёрная смерть. Кара-Курт боится овец, потому что овцы топчут и пожирают пауков: им не страшен смертельный паучий яд. Когда человек ночует в пустыне, он обязательно подстилает овечью шкуру или коврик-кошму из овечьей шерсти.

Я начал вспоминать ещё знакомые слова, в которых есть «кара».

Карапуз — это чёрное пузо.

Каракатица — чёрная да ещё куда-то катится.

Карась — чёрный сь?!

Запутался я с этим «кара» и поглядел в окно.

Уже стемнело. Над кара-лесом нависло кара-небо в кара-тучах, и не было видно ни одного огонька, ни одной звезды, будто всё вокруг накрыли чёрной шапкой — кара-колпаком.

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ДНЕВНИК

Худ. Т. Соловьева

В поезде решил я вести дневник. И так полу­чилось, что первая запись была зимняя, вто­рая — весенняя, а уж третья — летняя.

Зимние дороги.

Лёд на Волге был слабый, в голубых пятнах. Солнце на­тапливало на льду лужи, и казалось, что река подточила лёд, пробилась наверх.

В казахской степи

Луна была прозрачна, как перистое облако. Сквозь неё просвечивало небо. Солнце опускалось, и луна наливалась солнечным светом, тяжелела. На ней появлялись моря и вырастали горы.

Уже весна

Лошадь, впряжённая в телегу, стояла с опущенной голо­вой и глядела на весеннюю землю. За долгую зиму она за­была, что это такое.

Станция «Арысъ»

Маленький суслик с жёлтой грудью смотрел на поезд. Дети махали поезду цветами и улыбались. В стороне стояла девочка. Она стояла тихо, как суслик, и смотрела на поезд.

«ЧЕРТИ ЖИВЫ, СЛОНЫ ПОЧТИ»

Худ. Т. СоловьеваСкоро подъехали к станции. Вокзал был синий с высокими, узкими окнами, со множеством баше­нок и шпилей, на которых сидели утренние воро­ны. Особенно много было их на каменных бук­вах — ВОКЗАЛ.

Вороны перелетали с буквы на букву и, казалось, разбира­ли, чего такое написано. Некоторые любознательные про­летали в букву «О».

По перрону ходили начальник вокзала в красной фураж­ке и дворник с метлой, похожей на пальму.

В окно вплыл и остановился бородач в панаме. Вместе мы вытащили ящик «Каракум» на перрон.

— А где экскаватор? — спросил бородач и подал мне маленькую бумажку.

«Телеграмма,— прочитал я.— Прибывает экскаватор с ящиком».

Это, конечно, была ошибка телеграфиста — экскаватор-реставратор.

— Да это что! — говорил бородач в панаме, покуда мы тащили ящик к грузовику.— Раз пришла телеграмма — «Черти живы, слоны почти»! Голову сломали — что делать с чертями да слонами? Оказалось, проще некуда: «Чертежи высланы почтой».

ПОД ЛОЗОЮ ВИНОГРАДНОЙ

Спал я во дворе на раскладушке. Над головой была деревянная решётка, заплетённая побегами винограда. В виноградной листве голубело небо, а ночью запутывались звёзды.

Ночью кричали, будто рыдали, ишаки. Взлаивала собака в соседнем дворе, ей отвечала другая, что-то вставляла третья. Конечно, только ночью и можно поговорить. Днём на улицах жарко, шумно — скучно сидеть на цепи.

Совсем уже издалека из пустыни тихий ветерок приносил потявкиванье шакалов. Собаки умолкали: нюхали шакалий ветерок.

Я тоже принюхивался. Пахло луком в мешках, которые лежали у стены под навесом, пахло дневной пылью, и мне уже казалось, что пахнет рассветом. И как-то само собой на­чало складываться стихотворение:

Под лозою виноградной,
Под высоким южным небом...

Только я подумал о следующей строчке, как заснул.

И так получалось каждый вечер: вспоминал я первые две строки, собирался придумать третью, четвёртую — и за­сыпал.

Вернувшись домой, припомнил я вечером своё незакон­ченное стихотворение, а заснуть не смог. Среди вечернего шума весеннего города слышал я вскрики ишаков, тихий шакалий ветер.

И казалось, что надо мной склоняется виноградная лоза, а сквозь потолок виднеются звёзды, целый Млечный Путь.

КАРАДАГ

Каждое утро, просыпаясь, видел я на гори­зонте горы. Одна гряда была чёрная. Казалось, что она в облачной тени.

Взглянув на горы, я огорчённо поднимал го­лову, думая увидеть тучу или облако, бросающие тень. Но в небе было только солнце.

И каждый раз я радовался, что небо без туч и что горы такие чёрные сами по себе, потому и называются — Карадаг.

СТОРОЖ ПУСТЫНИ

Худ. Т. СоловьеваВ глиняном доме среди пустыни живёт турк­мен Дурды.

Он сторожит пустыню — посторонним здесь нельзя хозяйничать.

Под глиняным домом, под саксауловой рощей, под верб­люжьими колючками, под черепахами и варанами, под пе­ском лежит старый город.

Верно, саксаул и верблюжьи колючки достают его дома длинными корнями.

Пустыню раскапывают археологи. Нашли под землёй древние стены. Дурды решил, что эти стены уходят в самую глубь земли.

Из первых кирпичей сложена там печка: в ней горит огонь, который греет землю.

Раскопали колодец, похожий на маленький дом. Откры­ваешь двери, а в доме полно воды. Утром Дурды заходит в колодец, спускается по ступень­кам к воде. Ступени отражаются в воде, а кажется, что уходят дальше под воду, вглубь колодца.

Когда Дурды наклоняется, чтобы набрать воды, на тех ступенях видит он старика.

«Ему тысяча лет,— говорит Дурды,— он сторожит воду снизу, чтобы не ушла. Похоже, он сложил очаг, который греет землю».

Захотелось и мне поглядеть на этого старика. Зашёл я в колодец, наклонился к воде, а там вместо тысячелетнего ста­рика любопытный парень в тюбетейке.

БЕК

Бородача в панаме звали Бек. Он устроился на время отпуска работать в археологической экспедиции, а заодно ловил змей, ящериц, лягу­шек, кузнечиков, пауков, скорпионов, сусликов, тушканчиков — одним словом, каждого, кого встречал на пути.

Пойманного разглядывал и обычно отпускал.

Однажды я увидел, как рабочие-землекопы танцуют какой-то танец — подпрыгивают, взбрыкивают ногами, ма­шут руками, приседают.

Когда я подошёл, на земле, побитая камнями, лежала небольшая серая змея. Голова у неё была свёрнута набок.

Но даже мёртвая змея казалась стремительной, какой-то летящей, почти неуловимой для глаза. На её треугольной голове выделялось пятно, напоминающее очертаниями белую птицу.

Я показал змею Беку.

— Зачем было убивать! Такая красивая! — склонился он над змеёй.

— Ядовитая?

— Смертельный яд! А имя воздушное — Эфа.

Бек поднял змею.

— Жалко Эфу. На вечернюю охоту вышла, на мышей да на ящериц. Зачем было убивать, никогда сама на человека не нападёт!

Он легонько провёл пальцем по летящей птице. Потом осторожно закопал Эфу в землю.

ПОЛОЗ

Под кустом верблюжьей колючки Бек поймал полосатую змею. «Ужасно ядовитая,— подумал я.— Полосы, как у тигра».

— Это полоз,— сказал Бек,— для человека безвреден!

— Полоз — потому что полосатый?

— Думаю, он просто здорово ползает! — ответил Бек.

Гадюка-то, конечно, тоже ползает. Но ещё как кусается! Бек отпустил полоза на песок. Песок был раскалён солн­цем. На таком, я слышал, варят яйца всмятку. 

Полоз свернулся кольцом — стал похож на полосатый провод от утюга и никуда не полз. «Тоже мне полоз»,— по­думал я.

Мы пошли по своим делам.

Случайно я оглянулся — полоз за нами ползёт! Остановились. Полоз замер. Пошли быстрее — быстрее пополз. Может, он просто по­казывает, как здорово ползает?

Мы вновь остановились.

Полоз лежал на моей тени. Я отошёл в сторону. Полоз перебрался на тень Бека — устроился прямо на груди. Вот оно что! Жарко ему на солнце!

Мы успокоились и дальше пошли.

И полз за нами, как ручной, полосатый полоз.

Вскоре он куда-то подевался. Видно, нашёл тень понадёжнее.

ГОРОД

Худ. Т. Соловьева— Здесь был город,— сказал Бек.

Я поглядел под ноги. Никакого города — серая сухая земля.

— Кто же город с землёй-то сровнял? — спросил я.

— Ветер, дожди. Да и времени сколько прошло. Оказался город под землёй.

Мы поднялись на холм, и с холма я увидел какие-то зелёные полосы на серой земле. Полосы пересекались между собой, образовывали зелёный рисунок.

— Это улицы города,— сказал Бек.— Весной на них тра­ва пробивается: земля более рыхлая. Там, где дома были, трава, конечно, не растёт.

Мы спустились с холма и походили по зелёным улицам древнего города. В дома нас никто не приглашал.

ВИТЯ — КРИВОИ РОГ

На краю древнего города поднимался холм под названием тепе. Вообще-то все холмы в Сред­ней Азии так называются. Но этот был особен­ный тепе. Когда-то здесь стоял дворец прави­теля окрестных земель эмира Бурундука.

Дворцовые залы были на холме и вокруг холма. Да и в самом холме выкопаны пещеры-коридоры.

Широкие и высокие ходы в пещеры страшно чернели на склоне холма, и правитель Бурундук представлялся огром­ным зверем, который вот-вот зарычит и выползет на свет солнечный.

Одному не хотелось заходить в пещеры.

С начальником экспедиции Тарабукиным вошли мы в холм — внутри было сухо и жарко, как в голубятне.

Песчаные серые стены были покрыты закорючками, кара­кулями.

Вдруг в глубине пещеры кто-то невидимо, но громко за­стучал палкой о палку.

Лохматый, безобразный в темноте выскочил, обдав горя­чим воздухом. Перемахнул через Тарабукина, затмил свет у входа — и пропал.

— Фу-у! Чёрт! — охнул Тарабукин.— Отсиживается в пещерах!

— Что за чёрт? Опасный?!

— Клювом стучит! Крылья — от стены до стены! Лапи­щи — во! — Тарабукин показал свою руку, хищно скрючив пальцы.— Сычи здесь живут.

— А! Они, что ли, стены ковыряют? — И тут я заметил ещё надпись: «Витя — Кривой Рог».

— Да кто тут только не ковырял! Каждый своё имя хочет оставить,— сказал Тарабукин.— Кочевники, пастухи, от­шельники. Теперь механизаторы. Раньше, кто писать не умел, прикладывал руку и обводил ножом.

Мне очень захотелось приложить руку к стене, да я за­стеснялся. Ещё подумает Тарабукин, что я, как тот Витя — Кривой Рог. «Зайду сюда как-нибудь один»,— решил я.

СПИЧЕЧНЫЙ КОРОБОК

Подошло время обеда. Взяв со стола спичеч­ный коробок, я пошёл разводить костёр. Набрал каких-то щепочек-веточек, напихал между ними бумагу.

Когда открывал коробок, я и не глядел на него. Только вдруг почувствовал, как спички зашевелились, полезли из коробка.

Я не стал разглядывать, а отшвырнул коробок подальше.

Когда подошёл и взглянул на него, увидел, что вместо спичек из коробка торчит бледный гусеничный хвост с усиками на конце.

Я сразу понял, что в коробке — скорпион. Видно, Бек хотел его засушить и домой отвезти.

А я скорпионом собрался костёр разводить.

МОТОЦИКЛЕТНЫЕ ОЧКИ

Худ. Т. СоловьеваПоглядев из окна, я увидел, как мимо на осле проезжает старик с седой бородой в мото­циклетных очках и мотоциклетном шлеме.

— Какой чудак! — удивился я вслух.

И тут увидел человека, перед которым на верёвке, как служебная собака, бежала овца,— на лице у этого человека были мотоциклетные очки.

Я обернулся к Беку — передо мной стояло чудище мор­ское. Пол-лица закрыто очками-великанами, остальное за­мотано белой тряпкой, из-под которой клочками торчала борода.

Я точно знал, что уже проснулся, но всё равно поду­мал: «Не сон ли это?»

Бек отворил дверь на улицу, и я вышел следом за ним.

На улице дул ослепительный ветер. Он нёс пыль, песок, невозможно было глядеть на этот ветер.

Ночные лужи как бы подпрыгивали под его порывами, казалось, они не удержатся и расплещутся по сторонам.

Бек что-то сказал, но слова его слизнул ветер.

Мы вернулись в дом.

— Южный ветер,— сказал Бек.— Теперь будет дуть три дня и три ночи.

Я сходил в магазин и вернулся в мотоциклетных очках.

За три дня я привык и к ветру и к мотоциклетным очкам: было похоже, что смотришь на мир через иллюминатор само­лёта.

Когда ветер стих и я увидел первых людей без мотоцик­летных очков, то даже удивился. «Надо же, какие чуда­ки,— подумал я,— ходят без мотоциклетных очков!»

КАНАРЕЙКА НА ТАМАРИСКЕ

Пока живопись не находили, я решил по­тренироваться на пустом куске глины. Смахнул беличьей кисточкой пыль, пропитал клеем и накрыл плёнкой, чтобы клей медленнее высыхал, поглубже проник в глину — укрепил её.

ДРЕВНИЙ НОС

Худ. Т. СоловьеваЧего только не находят археологи, когда раскапывают древние города,— глиняную посу­ду, медные монеты, бронзовое оружие, золотые украшения, письма, нацарапанные палочками на глиняных кирпичиках или вырезанные на деревянных досках.

По этим находкам археологи представляют, как жили люди много лет назад.

Бек бросал лопатой землю в носилки, глядел на стены постепенно поднимавшиеся из земли, и думал о людях, которые жили за этими стенами: похожи они на нас?

Он рассеянно взглянул на лопату — на ней лежал крупный розовый нос!

Держа лопату в вытянутых руках, ступая на цыпочках и не дыша, будто нос мог улететь, Бек принёс его ко мне.

Розовый нос был нарисован на куске глины. Когда-то роспись упала со стены, разбилась, и остатки её лежала теперь на полу. Краски превратились в пыль, так что нос и правда мог бы улететь, подуй только ветер.

Взяв кисточку и клей «ЯГА», я намазал, напитал им нос Потом заклеил его марлей, чтобы лучше сохранился за долгую дорогу в реставрационную мастерскую.

Пока я укреплял древний нос, Бек ходил вокруг, разглядывал его, посапывал.

Когда я закончил работу, Бек поглядел ещё на мой нос и сказал: «Надо же, как здорово! Носы у древних людей были совсем как у нас с тобой!»

ЧТО ДЕЛАЮТ ЖАБЫ ПО ВЕЧЕРАМ

Вечером шёл я по улице. Вокруг фонарей завивалось облако мошек, кузнечиков. Кузнечики бились о стекло фонаря и падали на асфальт, как стручки акации. Сидели под фонарём — приходили в себя. Потом всё повторяли сна­чала.

На асфальте я заметил множество жаб. Большие, вели­чиной с апельсин. Маленькие — не больше абрикосовых или даже вишнёвых косточек.

Приходилось внимательно глядеть, куда наступаешь.

«Почему же столько жаб на дороге? — думал я.— То ли асфальт привлекает их дневным теплом, то ли фонарь дневным светом».

Одна жаба мне показалась какой-то странной. Сначала я и понять не мог, чего в ней странного-то.

Но вот понял: жаба не прыгала, а деловито шла. И поэтому уже казалась маленьким зверем, хищником.

И тут я увидел, что жаба не просто идёт, а крадётся — к кузнечику.

Жаба, кажется, затаивала дыхание и старалась не шур­шать об асфальт.

Она подкралась сзади к кузнечику и схватила его. Кузне­чик опомнился и принялся колотить жабу ногой по голове.

Наконец кузнечик вырвался и боком прыгнул в темноту.

Оказалось — жабы охотятся под фонарями на большой дороге. Они не прыгают, а подкрадываются по-медвежьи, пешим ходом, может быть стесняясь своих прыжков перед таким прыгуном, как кузнечик.

А маленькие жабята выходят на дорогу учиться кузнечиковой охоте.

БОЖЬЯ КОРОВКА

На сером кустике полыни распустился крас­ный цветок. Скорее это уже ягода была. Только вот она ползла куда-то по ветке.

Присев на корточки, увидел Бек паука, похожего на божью коровку — на красной спине четыре чёрных точки.

Бек было хотел посадить его на руку, сказать: «Улети на небо». А вдруг и правда улетит! Подставил пауку спичечный коробок, и он охотно туда заполз. 

Дома Бек пересадил паука в банку со спиртом. Он опустил­ся на дно.

Вскоре Бек заметил, что паук почернел — точки расплы­лись, вытеснили красный цвет со спины.

Уже не цветочком, не ягодой, не божьей коровкой — какая там коровка! — выглядел паук. Чёрный оборотень — кара­курт, мрачный, восьминогий, сидел на стеклянном дне, и спирт смывал его весенний наряд.

Страшен каракурт весной! Наливается он за зиму ядом, как спелая ягода соком. Среди серой полыни горит его спина, предупреждая об опасности.

Откуда же каракурту знать, что весной он становится так похож на божью коровку?!

КОБЫЛКА И АКРИДА

Худ. Т. СоловьеваПо раме занавешенного марлей окна ползал большой песочного цвета кузнечик. Из-под крыльев сзади у него торчала чёрная кривая сабля.

«Ему бы саблей в марле окошко вырезать да выпрыг­нуть»,— подумал я.

Прицелился схватить кузнечика. Но тот вдруг подпрыг­нул: вытащил четыре крыла и, придерживая позади саблю, перелетел на зеркало.

Пока он удивлялся, на чём сидит, я накрыл его прозрачным мешком. 

В мешке кузнечик заскрипел сердито, как старик ворчун. Похоже было, что у него внутри что-то поскрипывает, как у заводной игрушки.

Я положил мешок на окно, а вечером поглядел — кузнечик страшно изменился: вырос и позеленел. Над головою возвы­шался сложный убор с пиками по бокам. Сабли не было! Он напоминал теперь мудрого отшельника, который в одино­честве думает о жизни.

Я вытряхнул кузнечика в окно.

— Куда ты дел акриду? — спросил Бек, увидев пустой мешок.

— Кузнечика я выпустил — замучился он в мешке.

— Твою кобылку обыкновенную я давно отпустил! — огорчился Бек.— В мешке-то сидела акрида! В древности акридами питались пустынники, размышлявшие о смысле жизни. И я хотел попробовать!

Я выглянул в окно — большая жаба под окном будто бы размышляла о смысле жизни.

ЭМИР БУРУНДУК

Худ. Т. СоловьеваТарабукин показал мне площадку у подно­жия холма-тепе.

— В этом зале стоял трон правителя Бурун­дука. Вон в той нише!

Ниша на склоне холма была скромная, в ней помести­лась бы пара стульев.

Мы вошли в зал правителя. Там и сям лежали на полу белые каменные диски.

— Основания колонн,— сказал Тарабукин.— Сами дере­вянные колонны сгнили давно.

Было ужасно жарко. Я сел в пустую нишу Бурундука, но тени и тут не было. Закрыл глаза и представил тень от крыши, которую поддерживали колонны. Потом — сами рез­ные колонны из дерева карагач. Увидел стены, расписанные синими, красными и зелёными красками.

Никак только не мог представить эмира Бурундука, как он сидит на троне. Наверное, мешало имя. Всё перед глазами вертелся маленький зверёк с полосками на спине — был он такой шустрый, что на троне никак бы не усидел.

— Сидишь понемногу?

Я открыл глаза и увидел сторожа Дурды. Он сел в ни­шу рядом со мной. Получилось два правителя: молодой и старый.

— Чего такое — копают и копают? Лучше б хлопок собирали,— сказал Дурды.

— Хотят знать, что под землёй, как люди раньше жили.

— Что под землёй?! То же, что и на земле. Только постарее. Колодец раскопали — вот хорошо!

— А что за имя такое — Бурундук? — спросил я.

— Бурундук так и есть Бурундук. Вот ты Петя — так и есть Петя.

— Пётр — значит «камень». А Бурундук?! Может, просто зверёк?

— Какой такой зверёк! — призадумался Дурды.— Бурун по-нашему — нос. Дук — веретено. А Бурундук — просто имя! — твёрдо сказал Дурды, поднялся и пошёл сторожить пустыню.

«Выходит,— думал я,— эмир Нос веретеном. Шустрый, наверное, был этот Бурундук. Редко сидел на своём троне».

Похоже, тот розовый нос на лопате как раз и был носом эмира Бурундука.

АРБУЗНЫЕ ГОРЫ

Вечером мы пошли на базар. Арбузы лежали прямо на земле зелёными и полосатыми горами. Около каждой горы сидел хозяин и пил чай. Мы подошли к одному. У хозяина и чайник был полосатый. Казалось, что чай он наливает из арбуза.

Бек поднял арбуз и сжал его изо всех сил.

Хозяин горы глядел на Бека так, будто тот сжимал его голову.

— Зачем давишь так?! — не стерпел он.— Бери чайник, дави!

Бек как раз услыхал спелый арбузный хруст. Мы запла­тили за арбуз и пошли с базара.

А на базар уже ползли сумерки. Между арбузными горами потёк туман, и хозяева накрывали свои горы белой простынёй или мешковиной.

Вдали чёрные горы тоже подёрнулись дымкой. У их под­ножия затеплелись огоньки селений. Там уже ложились спать, выпивали последнюю пиалу зелёного чая и на ночь перевора­чивали её вверх дном.

ВЕЧЕР

Над городом высоко в небе играют ласточки. Они застывают на месте, а потом бросаются вниз с невидимых горок.

А внизу в кронах деревьев носятся летучие мыши. Поначалу их можно принять за ласточек, скатившихся с особенно высокой горки.

Сразу не поймёшь, есть у летучей мыши тельце или одни крылья? Можно представить, что это одни крылья, кривые, как турецкие ятаганы, носятся над вечерней землёй.

Наверное, они отсекают ветки, пролетая через кроны де­ревьев.

У летучей мыши полёт бестолковый, неровный — так могла бы лететь раненая ласточка.

Летучие мыши прошмыгивают мимо так быстро, как будто прячутся в норки, которые прогрызли в небе. Вероятно, из этих норок выползает ночь.

ЛЕВ И ЖУРАВЛИ

В открытом летнем кинотеатре начался журнал «Новости дня». Из-за стен кинотеатра доносилось блеяние овец, полаивали собаки, ишак кричал отчаянно, громко.

Пахло цветущими абрикосами. Казалось, что толком никак не стемнеет из-за их белых и розовых цветов.

Я поднял голову — в небе плыл огромный светящийся клин!

Это журавли, освещённые киносветом, летели на север.

Даже услышал, как они разбивают крыльями весенний абрикосовый воздух.

Журавли пролетели, а за ними в глубине неба увидел я созвездие Льва.

Голова Льва была повёрнута вслед журавлям.

Пройдёт ещё месяц, и Лев потихоньку спустится за гори­зонт, исчезнет с неба. И вновь покажется осенью, когда журав­ли будут возвращаться на юг.

ПОСЛЕДНИЙ КИРПИЧ

Худ. Т. СоловьеваНакануне отъезда пошла живопись. Конечно, сама по себе живопись никуда не шла. Она лежала тихо-тихо на полу посреди зала правителя. Покуда пол ещё не весь расчистили, был виден только маленький кусочек глины, выкрашенный зелёной краской, поверх которой нарисованы чёрные волни­стые линии.

Кусочек этот скрывался под слоем земли и песка.

Археологи побросали лопаты и кирки, столпились в зале.

— Пошла живопись! — волновались они.

— Эти линии — волосы танцовщицы. Она танцует на зелё­ном ковре перед правителем,— сказал Тарабукин.

— Может, это грива льва, которого убивает правитель?

— Да это борода правителя!

— По-моему, похоже на аквариум, только вот рыбок не видно,— сказал Бек.

Сидя на земле, я скальпелем счищал землю с рисунка, кисточкой смахивал песок, пыль. Вдруг зелёный цвет оборвался и появился синий.

— Это, конечно, небо! Танцовщица под синим небом на зелёном ковре.

— А может, лев пьёт из ручейка?                                              

— Да это просто синий глаз правителя!

Синий цвет сменился красным.

— Похоже, лев разорвал правителя с ковром и танцов­щицу! — сказал Бек.

Небо клонилось к вечеру, темнея, заваливалось за горизонт. На западе над зелёной весенней пустыней разливался красной полосой закат.