ПРИНЦЕССА НА ГОРОШИНЕ

(Г-Х. Андерсен)

Рис. В. Алфеевского

Жил-был принц. И пришло ему время жениться.

Он хотел взять себе в жёны не­пременно принцессу, да не какую-нибудь, а самую настоящую.

Он объехал весь свет, но так и не нашёл себе невесты. Принцесс-то было много, да как узнать, настоящие они или нет?

Так и вернулся наш принц домой ни с чем и загоревал: уж очень ему хотелось же­ниться на настоящей принцессе.

Однажды вечером поднялась сильная буря. Засверкала молния, загремел гром, а дождь полил как из ведра.

Вдруг кто-то постучал в ворота дворца, и старый король пошёл открывать.

Рис. В. Алфеевского

У ворот стояла принцесса. Боже мой, на кого она была похожа! Вода ручьями стекала с её волос и с платья прямо на туфельки. Бедняжка была такая мокрая, как будто её только что вытащили из реки.

И всё-таки она уверяла, что она-то и есть самая настоящая принцесса.

,,Ну, это мы сейчас увидим",— подумала старая королева, но не сказала никому ни слова.

Она пошла в спальню, сбросила с кро­вати все тюфяки и подушки и положила на голые доски горошину.

А потом накрыла го­рошину двадцатью тюфяками да ещё два­дцатью перинами из гагачьего пуха.

На эту постель и уложили принцессу спать.

Утром её спросили, хорошо ли она спала.

— Ах, очень плохо! — сказала принцесса.— Я всю ночь не могла сомкнуть глаз. Бог знает, что за постель у меня была! Мне казалось, что я лежу на булыжниках, и теперь всё тело у меня в синяках. Ах, я спала очень, очень плохо!

Рис. В. Алфеевского

Тут все поверили, что она и в самом деле настоящая принцесса.

Ведь она почувствовала маленькую гороши­ну сквозь двадцать тюфяков и двадцать перин! Только настоящая принцесса могла быть такой неженкой.

И принц женился на ней.

А горошину отправили в кунсткамеру.

Там она и до сих пор лежит, если только кто-ни­будь не взял её.

Да, вот какие дела бывают на свете!

ШТОПАЛЬНАЯ ИГЛА

(Г-Х. Андерсен) 

Жила-была штопальная игла. Она так вы­соко задирала свой острый носик, словно была по крайней мере тонкой швейной иголкой.

Рис. В. Алфеевского

— Осторожнее! — сказала она пальцам, ко­торые вынимали её из коробки.— Не уроните меня! Если я упаду, то, конечно, потеряюсь. Я слишком тонка.

— Будто уж! —ответили пальцы и крепко обхватили штопальную иглу.

— Вот видите, —сказала штопальная игла, — я хожу не одна. За мной тянется целая сви­та!—И она потянула за собой длинную нитку, но только без узелка.

Пальцы ткнули иглу в старый кухаркин башмак. На нём только что лопнула кожа, и надо было зашить дыру.

— Фу, какая чёрная работа! — сказала што­пальная игла.— Я не выдержу. Я сломаюсь!

И сломалась.

— Ну вот!— пискнула игла.— Я же говори­ла, что я слишком тонка.

„Теперь она никуда не годится", — поду­мали пальцы и уж хотели было выбросить иглу. Но кухарка приделала к сломанному концу иглы сургучную головку и заколола иглой свой шейный платок.

— Вот теперь я брошка! — сказала штопаль­ная игла.— Я всегда знала, что займу высокое положение: в ком есть толк, тот не пропадёт.

И она усмехнулась про себя — никто ведь не слыхал, чтобы штопальные иглы смеялись громко. Сидя в платке, она самодовольно по­глядывала по сторонам, словно ехала в карете.

— Позвольте спросить, вы из золота? — обратилась игла к своей соседке — булавке.— Вы очень милы, и у вас своя собственная го­ловка. Жаль только, что она слишком мала. Придётся, моя милая, вам отрастить её — не всякому ведь достаётся головка из настоя­щего сургуча.

При этом штопальная игла так гордо вы­прямилась, что вылетела из платка и упала прямо в канаву, в которую кухарка в это время выливала помои.

— Ну что ж, я не прочь отправиться в плаванье! — заявила штопальная игла. — Только бы мне не утонуть.

И она пошла прямо ко дну.

— Ах, я слишком тонка, я не создана для этого мира!— вздохнула она, лёжа в уличной канавке. — Но не надо падать духом — я ведь знаю себе цену.

Рис. В. Алфеевского

И она выпрямилась, как могла. Ей всё было нипочём. Над ней проплывала всякая всячина — щепки, соломинки, клочки старых газет...

— Сколько их тут! — говорила штопальная игла. — И хоть бы один из них догадался, кто лежит здесь, под водой. А ведь лежу здесь я, настоящая брошка... Вот плывёт щепка. Ну что же, плыви, плыви!.. Щепкой ты была, щеп­кой и останешься. А вон соломинка несётся... Ишь как вертится! Не задирай носа, голубуш­ка! Смотри, наткнёшься на камень. А вот об­рывок газеты. И разобрать уж нельзя, что на нём напечатано, а он гляди как важничает... Одна я лежу тихо, смирно. Я знаю себе цену, и этого у меня никто не отнимет.

Вдруг возле неё что-то блеснуло.. „Бриль­янт!"—подумала штопальная игла. А это был просто бутылочный осколок, но он ярко бле­стел на солнце. И штопальная игла с ним за­говорила.

— Я брошка, — сказала она. — А вы, должно быть, брильянт?

— Да, что-то в этом роде, — ответил бу­тылочный осколок.

И они разговорились. Каждый из них считал себя драгоценностью и радовался, что нашёл достойного собеседника.

Штопальная игла сказала:

— Я жила в коробке у одной девицы. Де­вица эта была кухаркой. У неё на каждой ру­ке было по пяти пальцев, и вы не можете себе представить, до чего доходило их чван­ство! А ведь всего только у них и дела было, что вынимать меня из коробки и класть об­ратно.

— Чем же эти пальцы гордились? Своим блеском? — сказал бутылочный осколок.

—  Блеском? — переспросила игла. — Нет, ни­какого блеска в них не было, зато чванства хоть отбавляй. Их было пять родных братьев. Они были разного роста, но держались всегда вместе —шеренгой. Только крайний из них, по прозванию Толстяк, торчал в сторону. Кланя­ясь, он сгибался только пополам, а не в три погибели, как остальные братья. Зато он хвас­тался тем, что если его отрубят, то и весь человек будет негоден для военной службы. Второй палец звался Лакомкой. Куда только он не совал свой нос —и в сладкое и в кис­лое, и в небо и в землю! А когда кухарка писала, он нажимал перо. Третьего брата звали Долговязым. Он смотрел на всех свысока. Четвёртый, по прозванию Златоперст, носил вокруг пояса золотое кольцо. Ну а самого маленького звали Петрушкой Бездельником. Он ровно ничего не делал и очень этим гор­дился. Вот чванились они, чванились, а ведь из-за них-то я и угодила в канаву.

— А зато теперь мы с вами лежим и бле­стим, — сказал бутылочный осколок.

Но в эту минуту кто-то вылил в канаву ведро воды. Вода хлынула через край и унес­ла с собой бутылочный осколок.

— Ах, он ушёл от меня! — вздохнула што­пальная игла. —А я осталась одна. Видно, я слишком тонка, слишком остра. Но я горжусь этим, и это благородная гордость.

И она лежала на дне канавы, вытянувшись в струнку, и размышляла всё об одном и том же — о себе самой:

„Я, наверно, родилась от солнечного луча, так я тонка. Недаром мне кажется, что солн­це ищет меня сейчас в этой мутной воде. Ах, мой бедный отец никак не может меня най­ти! Зачем я сломалась? Если бы я не потеряла свой глазок, я заплакала бы сейчас, так мне себя жалко. Но нет, я бы этого не сделала. Это неприлично".

Однажды к водосточной канаве прибежа­ли мальчишки и стали выуживать из грязи ста­рые гвозди и медяшки. Скоро они перепачка­лись с головы до ног, но это-то им больше всего и нравилось.

— Ай!— вскрикнул вдруг один из мальчи­шек. Он укололся о штопальную иглу. — Гля­ди-ка, что за штука!

— Я не штука, а барышня! — заявила што­пальная игла, но никто не расслышал её писка.

Рис. В. Алфеевского

Старую штопальную иглу трудно было и узнать. Сургучная головка отвалилась, и вся игла почернела. А так как в чёрном платье все кажутся ещё тоньше и стройнее, то игла нравилась себе теперь ещё больше прежнего.

— Вон плывёт яичная скорлупа!— закрича­ли мальчишки.

Они поймали скорлупу, воткнули в неё штопальную иглу и бросили в лужу.

„Белое идёт к чёрному, — подумала што­пальная игла.— Теперь я стану заметнее, и все будут мной любоваться. Только бы мне не захворать морской болезнью. Я не пере­несу её. Я ведь такая хрупкая..."